Ворон. Волки Одина

Кристиан Джайлс

– Лучше радуйся, что не твоя голова мокнет в чане у синелицых, – сказал я Бирньольфу.

Датчанин кивнул.

– А теперь – за работу. Если мы все правильно рассчитали, времени мало. Соберите серебро, какое найдете, и сожгите все, что горит. Потом соберемся у Титьки Герд. – Я указал на странную пустую башню. – Если попадутся горшки, набейте их землей и тоже тащите сюда.

– У себя на родине мы едим мясо, а не грязь, Ворон, – сказал, сдвинув брови, высокий датчанин с седоватой бородой.

– Горшки для того, чтоб сверху кидать, а не для стряпни, – объяснил

я. – Но еда нам тоже нужна, так что тащите всё; козы две-три не помешало бы. И головы захвати, Горм, – сказал я, глядя на датчанина. – Они ведь тяжелые, так?

– Да как любая голова. – Горм пожал плечами.

– Вот и неси, – повторил я. Затем повернулся и направился к Гердовой Титьке, по пути пнув лающую собаку и чуть не лишившись за это ступни.

Позже, когда моих ноздрей достиг запах жарящегося мяса, от которого рот наполнялся слюной, я подумал, что нам должно повезти больше, чем христианам, чьи головы теперь торчали на копьях у датчан за спинами.

Глава 4

Синелицые пришли, когда на востоке заалел рассвет. Сначала появились всадники на высоких, тонконогих скакунах. Они выстроились в линию на поросшей подлеском кромке холма, что доказывало, что враги неглупы. Наверное, проскакали сначала по берегу, высматривая корабль. Если так, то Огн с датчанами на «Морской стреле» уж точно их заметили, отплыли подальше и укрылись в бухте недалеко от берега. Однако синелицые отрезали нас от моря и собирались прикончить.

– Ты моложе и зорче. Сколько их там? – спросил Пенда.

Мы стояли на мостке Гердовой Титьки, прикрыв ладонями глаза от лучей восходящего солнца. Утро было тихим и ясным, кроваво-красная заря разлилась до самых далей. Высоко в небе чернели точками птицы, а еще выше, под самой крышей мира, скользили редкие облака, гонимые ветрами, слишком далекими, чтобы чувствовать их дыхание здесь, на земле.

– Да как их сосчитаешь, ежели они не стоят на месте, – сказал я. – Двадцать пять или тридцать.

Кони вытягивали шеи и нетерпеливо ржали – наверное, тоже предвкушали сражение. Звери всегда чуют запах крови еще до того, как она прольется. «Может, там вороны кружат, – подумал я, снова глядя на небо, – знают, что будет им пожива».

– Сейчас явятся те, у кого на лошадей серебра не хватило, – сказал Пенда, – и нам придется принять бой.

Он был прав. Не успели мы оглянуться, как с севера пришли пешие воины. Поблескивая на солнце наконечниками копий, шлемами и пряжками, они начали разминаться и готовиться к бою. Выглядели они так же, как те синелицые, которых мы перебили вчера: белые балахоны, на головах намотано полотно, в руках обитые железом щиты. Может, среди них были те, кому удалось скрыться, когда мы напали на деревню, и теперь они пришли отомстить…

Наши воины слонялись вокруг башни, поеживаясь от утренней прохлады и от сознания того, что нас мало и мы в невыгодном положении. Я повернулся и увидел, что Горм аккуратно расставляет горшки с землей на краю мостка.

– Головы принес? – спросил я его.

Живот недовольно заурчал – вечером мы поужинали только жесткой козлятиной.

Потрескавшиеся от ветра и морской соли губы Горма растянулись в улыбку – теперь он понял, зачем я велел снести сюда все тяжелое.

– На ступени положил, – он кивнул в сторону двери. – Там солнца нет; кто знает, сколько мы тут проторчим. Хотя, может, стоит немного подогреть их на солнце? – предложил он уже веселее.

– И такие сойдут. – Я улыбнулся, пытаясь прогнать страх, сжавший мне сердце ледяными пальцами. – Окоченевшие или разогретые и вонючие – все едино. Кому понравится, когда сверху на него шмякается отрубленная голова?

Горм ухмыльнулся, а я подумал, что он безобразен, как волосатая мошонка Велунда, но такой страшила может пригодиться, когда находишься в каком-то непонятном месте и к тебе направляется вражеское войско.

Подошедший Рольф оперся на перила. Какое-то время он сурово взирал на всадников, которые по-прежнему стояли на юго-востоке в трех полетах стрелы от нас, потом сплюнул и, не поворачивая головы, спросил:

– Что делать собираешься?

Я не знал, ждет ли Рольф, что в бой всех поведу я или Пенда, или же он замыслил что-то иное. Я чувствовал себя так, будто бы все мои внутренности взяли в кулак и сжали.

– Ответь что-нибудь, парень, – пробормотал Пенда, и я спохватился, что так и не ответил Рольфу. – Что угодно скажи, главное – не молчи, – проворчал он уже громче.

– Мы – наковальня, Рольф, – сказал я, вспомнив слова Сигурда, – а синелицые – железо.

Рольф кивнул, все еще глядя на всадников.

– А Сигурд? – спросил он.

– Сигурд? Молот, – ответил я.

– У них даже чертово знамя черное. – Пенда указал подбородком на север, где пешие вкопали в землю свой стяг.

Неожиданно до нас донесся странный заунывный звук – голос причитальщика взвился и замолк, будто на прибрежные камни нахлынула волна или ветер пробежался по ветвям деревьев. Темнокожие, как один, рухнули на колени и припали лбами к земле. Затем поднялись на ноги и вновь упали на колени под тающий голос. Они падали и вставали, падали и вставали, а странный голос становился все громче. Он вился в воздухе, как змейка дыма. Краем глаза я заметил, что Рольф коснулся топорика на поясе, чтобы отпугнуть злых духов.

– Волшба какая-то, – сказал он. – Никогда не слышал, чтобы человек издавал такие звуки. – Он почесал локоть. – Вот, даже чесаться начал.

– Христиане все время поют, – сказал я. – Так что уши болеть начинают. Но это… это что-то другое. – Я вопросительно посмотрел на Пенду.

– Будто волки ягненка жуют, – покачал он головой. – Одному богу известно, зачем они рожами в грязь тыкаются… Оголодали, что ли?

Всадники на юго-востоке спешились и выполняли тот же странный ритуал. Их кони стояли рядом и терпеливо ждали, а некоторые тоже наклоняли головы, будто сейд действовал и на них.