Воронка.
Шрифт:
Седов поднес стакан ко рту, ощутил прикосновение к чувствительным обонятельным рецепторам водочных флюидов и… поставил рюмку на стол. Тут над домом напротив Пашиного высунулся первый луч солнца. Седов прикрыл рукой покрасневшие от недосыпа глаза.
— Э! — протянул он с пониманием. В словарном эквиваленте сей звук означал: «Все хуже, чем я думал! Если и пить не могу — точно дело дрянь!».
А можно ли сейчас просто влить в себя пол литра этой осточертевшей, если говорить начистоту, дряни, и упасть на свой диван? Неужели отступит воспоминание о вспоротой груди нежнейшей из женщин, бывавших в Пашиной постели? Неужто он сможет не представлять себе, содрогаясь, ее последний миг? И не вспомнит,
Но кошмарные события — только эпизод из жизни секты, и если попытаться додумать свою мысль до конца, то получится, что эпизодов этих может быть больше, чем один… Руководители секты убивают людей, причем, вполне вероятно, что они исполняют какой-то дикий свой обряд, обряд требующий новых жертв, новой крови. Когда-то Павел был профессионалом, поэтому он все же смог отбросить эмоции и разглядеть, что из груди Ники было вырезано сердце. Именно сердце! Он не смог понять, стало ли извлечение сердца причиной смерти его бывшей любовницы, но на данный момент это не являлось самым главным.
А вот если взглянуть с другой стороны, так сказать, более масштабно, то становится совсем уж страшно. Вчера (а, кажется, будто это было Бог весть когда!) на собрании секты Пашка убедился своими глазами — чем-то Учитель безмерно привлекателен для гродинцев, чем-то он их очаровал. Только про Учителя разговоры и ведутся.
Раньше, к простому примеру, в очереди у любимого ларька Седов слышал как ругают Горбачева, смеются над Ельциным, проклинают Чубайса или моют кости Хакамаде. Иногда, если очередь была уж очень длиной из-за приемки товара или перекура продавщицы, вспоминали кого-нибудь из пресловутых олигархов. К денежным мешкам гродинцы относились со смешанным чувством зависти и восхищения, поскольку богатый человек не прав не бывает. А если он нажился, облапошив нас с вами, так это ему просто повезло. Кто бы повел себя иначе, подвернись ему такой случай?!
А вот вчера те же самые граждане, у того же самого ларька говорят совершенно о другом. Вот у Петровича жена болела и уже, вроде, врачи велели на кладбище место ей забивать, но пошла она к Учителю, он ее на здоровье благословил, она амулет его купила и — на тебе! — выздоровела и даже девочку в пятьдесят лет родила. Катенькой назвали. К слову, тут же другой очередник вспоминал про своего кума, который спился уже было, но вот попал к Учителю и пить бросил. (Тут подошла очередь рассказчика, он отвлекся по делу, а, сложив в пакет три бутыли с легендарным «Портвейном», продолжил свою сагу про кума). Ага, бросил он пить, значит, ну и купил место на оптовом рынке, стал джинсами торговать. Учитель его на дело благословил и теперь у него своя машина, дом строит.
Просто палочка-выручалочка, а не Учитель! И как он делает это? Может, приносит человеческие жертвы своим богам, а те и рады стараться за кровь человеческую?
Хотелось поговорить с кем-нибудь, кто был бы сведущ в делах такого рода, но на память нужное имя пришло не сразу. Оно будто бы вилось вокруг рыжей головы давно, но не могло пробиться в эту голову, потому что Седов старался пореже вспоминать такие значимые имена. От имени отца Сергия протянется цепочка к другим именам и образам, а от этого затеплится огонек воспоминаний, разгорится в пожар и запылает однажды обожженная душа, а это больно, этого не хочется! Но имя уже проросло в мозгу, делать было нечего.
Паша достал из секретера старый блокнот в красной дерматиновой обложке, нашел номер телефона священника и набрал его. Отец Сергий узнал Пашу сразу, будто бы звонок Седова был ответом на его сокровенное желание поговорить с бывшим другом. Пашка в подробности вдаваться не стал, попросил о встрече, получил согласие и отсоединился.
К церкви Успения Пресвятой Богородицы Седов подошел медленно. Ему хотелось получше рассмотреть как было заново отстроено сгоревшее здание. Оно было отстроено хорошо: добротная, точная копия прежнего храма. Вокруг дворика заменили ограду, поставив вместо глухого забора частокол литых черных прутьев. Их строгая ажурность придавала церкви чуть больше открытости, светскости. В остальном, все было по-прежнему — прихожане, нищие, ларек с предметами культа, дешевыми Библиями, православными календарями и прочим.
«Вот где сектанты торговать амулетами научились! — заметил про себя Паша. — Везде одно…»
Он сел на лавочку у входа в здание церкви, из уважения к месту курить не стал, хоть и хотелось до одурения. Чтобы отвлечься от своих печалей, Паша попытался на глаз определить стало ли прихожан меньше за последнее время? Казалось, будто нет. Но ежедневно в церкви бывают только самые рьяные из прихожан. Остальные появляются на воскресных службах или в святые праздники. Когда-то Седов многих знал в лицо, а кое с кем был знаком и ближе. Теперь же он смог узнать только одного прежнего знакомца — немытого и лохматого побирушку по имени Виталий. Одних уж нет, а те — далече, а вот с Виталием не случается ничего. Стоит у церкви и в мороз и под проливным дождем, пьет не просыхая, били его конкуренты, коих на «рыбном» месте у церкви пруд пруди и ничего ему не делается! Видно, Бог его любит. Даже в те времена, когда Седов считал себя истинно верующим человеком, он не мог понять этой жалостливости наивысшего разума к сирым и убогим до омерзения тварям своим.
— Павел, здравствуй! — услышал он спокойный голос отца Сергия. Если бы священник не появился в эту самую минуту, Паша обязательно бы согрешил, обвинив Создателя в несправедливости и попустительстве злу. Теперь же он подскочил на ноги, пожал мягкую сухую кисть отца Сергия и невольно улыбнулся ему широко и радостно, как не улыбался уже… Но это было не важно.
— Ты неплохо выглядишь, — отец Сергий бесцеремонно разглядывал Павла. — Говорили, что ты злоупотребляешь… — священник щелкнул себя пальцами возле кадыка, рассмешив Седова этим легкомысленным жестом, — диссонирующим благообразному виду и рясе.
— Таков мой образ жизни, — ответил Пашка. Оправдываться даже перед отцом Сергием он не собирался.
— Как ты поживаешь?
— Говорят, что умный человек всегда вспоминает свое прошлое с благодарностью. Я вот никак этому научиться не могу. Вы поговорить со мной можете?
— О вреде пьянства? — с наигранной наивностью уточнил священник. — Думаю, это тебе уже не поможет.
Ответ рыжего алкоголика прозвучал неожиданно веско:
— О вреде сектантства, — слова будто бы повисли на некоторое время между собеседниками, а потом шаловливый ветерок разогнал их, принеся на церковный двор звонкие голоса из детского садика, расположенного по соседству.
— Как странно, — сказал отец Сергии задумчиво. — Видно, Бог мои мысли слышал. Я тоже об этом думаю, не переставая. Пойдем, в саду поговорим.
Они прошли вглубь двора, за саму церковь, отворили маленькую калиточку в деревянном высоком заборе и прошли в цветущий белым и розовым церковный сад. Здесь было тихо, еще пусто из-за веток без зелени и земли без травы. Седов исподлобья разглядывал своего прежнего друга, убеждаясь в том, что тот немного постарел, чуть ссутулился, располнел, добавил седины на висках и в бороде. Кстати, волосы и бороду Отец Сергий носил аккуратно стриженными до умеренной, приличной сану длины и от него всегда чуть заметно пахло «Old Space». Священник, будто почувствовав изучающий взгляд, повернулся к Паше, вопросительно глядя на него.