Вороны вещают о смерти
Шрифт:
– Думаю, в селе появился колдун. А может, всегда был, но мы лишь теперь о нем узнали. А ты знал?
– Нет. Из ваших людей никто, кроме тебя и волхва, в Чернолес не ходил. Но почему колдун? Не нужно обладать особой силой, чтобы убить старого человека, который и без того был близок к той стороне.
– Ну, есть признаки: три дня назад я обнаружила яйца с кровавым желтком, а этой ночью кто-то перегрыз кур. И тот мальчик, помнишь? Сын старшей сестры. Что-то словно бы мешает ему исцелиться.
– Похоже на злую волю, но… Не думала ты, Огниша, что это из-за встречи с Лихо? Если беда прицепились к тебе, она может
– Не верю, – хмуро покачала головой я. – Ты ведь и сам говорил, что не все беды из-за Лихо случаются, так чего теперь на себя чужую вину берешь? Волхв погиб давно, может, две седмицы назад. Да и мои несчастья задолго до встречи с тобой начались. Сейчас не более тяжело, чем всегда, просто я начала видеть в этом чью-то волю. – Я прикрыла ненадолго глаза, прошептала: – И от этого мне страшно, Лихо…
Он сделал полшага вперёд – зашелестели сухие листья на мантии. Его рука потянулась ко мне, но замерла, так и не коснувшись. Он глядел с сочувствием, и я знала, что Лихо способен понять меня как никто, ведь он умел читать в сердце.
– Мне жаль, Огниша, – тихо промолвил он, спрятав руку под мантией. – Я хотел бы помочь, но правда не знаю, есть ли колдун и кто он. Не чувствую. Возможно, он получил силу при рождении и умело с ней обращается. Скрывает от всех и даже от нечисти.
– Поэтому я и хочу это выяснить. Думаю, волхв узнал кое-что, но не успел никому рассказать, – убеждённо заявила я. – К тому же, лечить жителей теперь некому, а у меня к травам душа лежит.
– Нужно время, чтобы обучиться обращаться с даром. А если колдун настигнет тебя раньше, чем ты его?
– Да, я думала об этом. Если стану волховкой, не расскажу никому, пока не выясню, кто желает жителям зла.
– Тяжело тебе придется. С даром придет отчуждение, одиночество. Ты начнёшь видеть мир по-новому, и никто не сможет этого понять.
– Знаю.
– Нужно быть очень осторожной, ведь колдуном может оказаться кто угодно. Соседи или одна из подруг. – Лихо снова склонил голову к плечу. – Сможешь ли ты подозревать каждого, независимо от того, как хорошо ты его знаешь?
– Придется. Я готова пойти на это, лишь бы не пострадал кто-то ещё.
– Осознаешь ли, что если хоть помыслишь применить дар во зло или потребовать плату за помощь – он исчезнет, а душа после смерти не обретёт покой?
Я проглотила подступивший к горлу ком, сжала ладонями ткань рубахи, чтобы унять дрожь. Прошептала:
– Да…
Непросто дался мне этот выбор. Будущее страшило своей неизвестностью. Единственное, что знала: сейчас я обрекаю себя на одиночество. И через несколько лет, когда все мои ровесники обзаведутся семьями и начнут растить детей, передумать не получится. Но я готова была заплатить эту цену, чтобы уберечь друзей и родных от проклятия, чтобы помочь таким, как Млад и матушка. Без волхва село просто не сможет существовать.
Может, я и не знала, стану ли жалеть о своем выборе в будущем, но точно была уверена, что поступаю правильно.
Лихо кивнул. Лицо оставалось спокойным и серьезным.
– Что ж, я не стану тебя отговаривать. Предупрежу только, что дар даётся не каждому. Земля сама решит, достойна ли ты получить знания.
Он замолчал, и в наступившей тишине слышались стоны деревьев, крики сов и неумолчный
– Есть особое растение, белый таленц. Отыскать его можно лишь в полной темноте. Когда найдешь, сама почувствуешь, что это он. Съешь одну ягоду – сможешь понимать и растения, и животных, и гадов. Почувствуешь, какая трава для чего. Но это лишь на время. После снова придется белый таленц искать. Однако если в душе твоей сомнения или помыслы недостаточно чисты – растение окажется ядовитым, и ты заснешь навсегда. Готова ли ты рискнуть жизнью, Огниша?
Я облизнула пересохшие вдруг губы. Конечно, умирать не хотелось. Но внутри теплилась твердая уверенность, что сумею получить дар и правильно им распорядиться. Поэтому расправила плечи, вздернула подбородок и улыбнулась.
– А что мне терять? Лучше попытаться и сделать хоть что-то, чем не сделать ничего в надежде, что кто-то придет и поможет нам всем.
Лихо снова кивнул и приподнял уголки губ. Улыбка вышла печальной. Глядя мне в глаза, развел руки в стороны. Прошептал:
– Раскрой душу земле, пусть увидит в ней то же, что вижу я.
Болотные огни собрались вокруг рук и плеч Лихо и вдруг взвились вверх. За миг лес погрузился в беспросветную темноту, лишь жёлтый глаз ещё горел прямо передо мной.
– Возвращайся живой. Я буду ждать.
Потом погас и последний огонек. Я ощутила, что осталась в полном одиночестве. Даже навьи духи исчезли, и не слышался больше их шепот со всех сторон.
Выставив руки перед собой, я огляделась. С неба сквозь плотный купол переплетённых между собой веток не проникал ни один бледный лучик ночного светила. Куда ни глянь – повсюду вязкая одинаковая чернота. Абсолютная. Такой мне ещё не доводилось видеть. Даже в самой темной, безлунной ночи можно различить оттенки. Небо и землю. Чуть ближе или чуть дальше. Здесь же – ничего.
Я постояла некоторое время неподвижно, прислушалась. Ночной лес пел. Дышал. И я постаралась дышать вместе с ним. С каждым глубоким вдохом сердце, пустившееся было вскачь, успокаивалось, замедлялось. Страх прочно укоренился в нем, страх темноты и неизвестности. И крайне сложно было убедить себя, что мне ничего не угрожает. Однако почти получилось.
Медленно, осторожно, едва поднимая ступни от земли, сдвинулась с места. Руки обшаривали пространство впереди и по бокам, слух сосредоточился на хрусте веток. Нога наткнулась на крупный корень, а чуть позже и пальцы коснулись шершавой коры. Я провела ладонью по дереву, пока медленно огибала его. С лёгким сухим шелестом пальцы скользили по морщинистой коре, покрытой чешуйками лишайника.
Во тьме ощущения будто бы стали ярче. Звуки – чётче. Я слышала, как пауки перебирают крохотными лапками, взбираясь по стволу дерева, как ящерка то ползет шустро по сухим листьям, то замирает. Издалека доносилось едва слышимое кваканье с топей.
Я продвигалась вперёд от одного дерева к другому. Иногда казалось, что иду по кругу или вообще топчусь на месте, настолько одинаковым все было. Однако постепенно звуки леса потеряли четкость, стали приглушенными. Я будто шла по дну озера, опускаясь все глубже и глубже, пока звуки не смазались и окончательно утратили границы. Даже шум крови в ушах и собственное дыхание слились воедино, образуя тихий, переливчатый гул, похожий на далёкое утробное пение.