Вороны вещают о смерти
Шрифт:
Холодок пробежал по позвоночнику, и сразу мысли вернулись к молчаливой кукушке. На какой-то миг я уверилась, что вот сейчас птицы закружат над моей избой.
Они пролетели над головой и устремились дальше, а потом с хриплым карканьем затанцевали в небе на другой стороне холма. Над другим двором. Совсем другой семье предвещая горе.
Глава 18. Послушная дочь
Пробуждения давались особенно тяжело после грозовых ночей. Я неподвижно лежала, глядя в потолок как сквозь густой туман. В голове тоже был туман, и ещё побаливала грудь, будто на ребра давило что-то изнутри.
В углу над головой сидел маленький черный паук посреди пыльной серебристой паутины. Каждое утро я глядела на него, и он всегда был там, а мне нравилось представлять, что это Макошь присматривает за мной через своего помощника. Глупо так думать, ведь на свете столько людей значимых, судьба которых гораздо интереснее. Вряд ли богине есть хоть какое-то дело до нас. Но я все равно представляла. Каждому хочется считать себя особенным.
Только спустя некоторое время я поняла, что паук виден слишком хорошо, и что в доме гораздо светлее обычного. Протёрла глаза от влаги и огляделась.
Ставни оказались распахнуты. Матушка стояла на коленях на лавке в ночной рубахе, наполовину высунувшись в окно. С улицы доносился невнятный шум, голоса или даже крики.
– Что там такое? – сонно поинтересовалась я, подходя ближе.
Матушка мельком взглянула на меня через плечо и мрачно проворчала:
– Видно, снова нечисть дел наворотила за ночь. С рассвета село на ушах стоит.
Тревога всколыхнулась после ее слов. Что принесла очередная грозовая ночь? Уж точно ничего хорошего ждать не следовало.
– Пойду разузнаю, что стряслось.
Я потянулась за чистой рубахой, а матушка проговорила мне в спину:
– И так ясно, что в колдовскую ночь делается. Ну теперь-то до них дойдет, что не следовало ведьму эту отпускать. Она, небось, дождалась, когда ее сила возрастёт, и теперь мстит тем, кто за пожар в ответе.
– Томира? – нахмурилась я. – Она не колдунья.
– Ну да, как же! – зло выплюнула матушка. – Надеюсь, сожгут ее наконец. И поделом! Давно пора ответ держать…
Меня такая ярость даже напугала слегка. Ни разу на памяти она никому зла не желала. Могла быть хмурой и неприветливой, могла бросить в сердцах обидное слово, но смерти желать… Видно, считала женщину виновной. Вот только в чем? В смерти сестры она до сих пор меня винила – по крайней мере на словах.
– Зря ты на нее думаешь, – примирительным тоном сказала я. Поверх рубахи надела через голову запону, второпях повязала пояс – кривовато – и принялась яростно расчёсывать волосы. – Я точно знаю. И не позволю ей плохого сделать.
– Да ну? – вскинулась матушка и от волнения зашлась кашлем. – Перед толпой встанешь и объявишь всем, что сама с нечистью связалась?
Она стояла перед окном, скрестив на груди руки. Лица почти не было видно в сумраке, только хрупкую фигуру очерчивал тусклый серый свет.
Я быстро заплела простую косу, небрежную, без лент и украшений, откинула ее за спину и сурово откликнулась:
– Скажу всем, что учусь волхованию.
Слова сами вырвались, и я даже не успела их толком осознать. Не хотелось раскрывать это перед всеми, и особенно перед матушкой, ведь я все ещё не была готова. Но угроза чужой жизни казалась теперь не возможной, а неотвратимой, и потому следовало
– Ты? – воскликнула матушка ошеломленно и с недоверием, а потом гневно повторила: – Ты?!
Она хрипло закашлялась и пошатнулась, одной рукой схватилась за край столешницы, а другой за сердце. Я потянулась было к ней, чтобы поддержать, но она резко отмахнулась. Долго и натужно кашляла, но не отводила от меня цепкого осуждающего взгляда.
– Прости, матушка. Но если все и правда так, как ты говоришь, если люди снова ополчились на Томиру – это единственный способ помочь ей.
– Помочь? – яростно прошипела она. – Не сможешь ты никому помочь! Ты просто девчонка с глупыми мечтами, которая ничего не смыслит в настоящей жизни!
Я хмуро глянула на нее, поджала губы и решительно двинулась к двери. Но матушка вдруг схватила меня за руку и сжала удивительно крепко для человека, ослабленного длительным недугом.
– Я не позволю тебе уничтожить свое будущее ради какой-то ведьмы! Слышишь? – хрипло чеканила она, приблизившись ко мне вплотную. – Не позволю нашу семью опорочить слухами! Ты не волховка, Огнеслава, и даже не травница! Вечно лезешь не в свое дело. Думаешь, помогать людям – это высшая благодетель!? – Каждое слово казалось острым и ядовитым, оно больно жалило, и мне хотелось отстраниться от нее, закрыться, но я приросла к месту. – На самом же деле тебе просто хочется почувствовать превосходство! Хочется думать, что ты особенная! Все, что ты делаешь – делаешь ради себя, и только. И не думаешь обо мне, о своем роде, о будущем. И о сестре своей не думала. Ты просто безответственный ребенок, возомнивший себя лучше других! Погляди, к чему приводят твои решения. Это из-за твоей ошибки умерла Зоряна! Если сейчас выйдешь к людям, они тебя осудят, и сожгут, а завтра и меня. Ты этого хочешь? А?!
Я ошеломленно глядела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Рука начала подрагивать, закружилась голова, к глазам подступили слезы горечи. В душе плескалось что-то чёрное и ледяное, отхватывало себе все больше и больше, поглощало. Я сбросила ее руку, отшатнулась и прошептала сквозь слезы:
– Как ты можешь? Это неправда…
Уже спокойнее и тише, но с непоколебимой, угрюмой уверенностью матушка отрезала:
– Сама знаешь, что правда.
Несколько мгновений она глядела на меня безжалостно и холодно, потом вдруг пошатнулась, едва успела схватиться за край стола. Я потянулась к ней, приобняла за плечи и почувствовала, как она оперлась на меня всем весом. Матушка тяжело дышала, с присвистом, а в груди что-то клокотало и хрипы рвались наружу.
Мои слезы обиды моментально иссякли.
– Давай отведу тебя на полок, – пробормотала я сквозь редкие всхлипы, и мы медленно побрели к постели. – А потом заварю болотник…
– Нет! Нельзя в Чернолес!
– Тогда… хвощ, девясил и душицу.
– Дай ты мне помереть спокойно, – слабо простонала матушка. – Все лучше, чем глядеть, как дочка свою жизнь губит.
– Не говори так…
Я усадила ее на полок, помогла устроиться и опустилась на пол у изголовья. Матушка сжала мою руку сухой ладонью с тонкими пальцами, на этот раз слабо, совсем по-другому. Тихо, с отчаянием и мольбой в голосе обратилась: