Воронья дорога

Бэнкс Иэн М.

Бабушка Марго поцокала языком:

– Вот так, да?

Я все-таки глянул на нее и кивнул:

– Так, бабуля.

– А как же отцовские деньги? Как же твое содержание?

– Ну…

Я умолк: не знал, что и сказать.

– Прентис, на что же ты живешь?

– Да все у меня отлично,– солгал я.– Стипендии хватает.– Это я снова соврал.– К тому же мне дали грант.– Опять врака.– Да еще в баре подрабатываю.

Четвертая ложь кряду! В бар мне устроиться не удалось, и я продал свою «сиесту». Это такой «фордик»-невеличка, леноватый при разгоне с места. Покупатели намекали, что он убитый, а я спорил: фигня, тачка гаражная, просто гараж прохудился. Впрочем, тех денег давно след простыл.

Бабушка Марго долго вздыхала и качала головой. И укоризненно бормотала: «Ох, уж эти мне принципы».

Она сама поехала вперед, но кресло тут же забуксовало на брезенте.

– Ты мне не поможешь?

Я подошел сзади, перекатил кресло через скомканный брезент. Бабушка открыла заднюю дверцу и заглянула в темный салон. Пахнуло тронутой плесенью кожей – мне этот запах напомнил детство, пору, когда в мире еще жило волшебство.

– Когда я в последний раз сексом занималась, это было здесь, на заднем сиденье,– мечтательно проговорила бабушка и оглянулась на меня.– Прентис, не надо так смущаться.

– А я и не…

– Все в порядке, это было с твоим дедом.– Худенькой рукой она похлопала по крылу машины и с улыбкой тихо добавила: – После танцев.– Бабушка снова посмотрела на меня, на морщинистом породистом лице – веселье, глаза блестят.– Прентис, да ты покраснел!

– Извините, бабуля,– ответил я.– Просто… ну… когда тебе не очень много лет и кто-то…

– Проехали! – Она захлопнула дверцу, и новая орда пылинок устроила себе дискотеку.– Прентис, все мы когда-то были молоды, и счастливы те из нас, кому удалось состариться.

Она покатилась назад, колесо наехало на носок моей новой кроссовки. Я приподнял кресло и помог бабушке закончить маневр, а потом повез ее к двери. Там и оставил, а сам вернулся к машине, чтобы накинуть чехол.

– Между прочим, кое-кто из нас бывает молод дважды,– прозвучало из ворот.– Когда ты в маразме, без зубов, не держишь мочу и лепечешь, как младенец…– Она задумчиво умолкла.

– Бабуля, я вас умоляю!..

– Прентис, да не будь ты таким нежным. Стареть – это же просто здорово. Что на уме, то и на языке, и все тебе прощается. Конечно, родителей мучить – тоже удовольствие неслабое, но я от тебя ожидала большего.

– Ну, извините, бабуля.

Я затворил ворота гаража, стряхнул пыль с ладоней и снова занял свое место позади кресла. На кроссовке маслянисто чернел отпечаток колеса. Я покатил бабушку к дорожке, а вороны на ближайших деревьях подняли грай.

– «Лагонда».

– Что, бабушка?

– Машина. Это «лагонда-рапид-салун».

– Да.– Я улыбнулся сочувственно, пользуясь тем, что она этого не видит.—Да, знаю.

Мы выехали со двора и с хрустом покатили по гравийной тропинке к искрящимся водам озера. Бабушка Марго мурлыкала какой-то мотивчик; судя по голосу, она была довольна. Может, вспоминала тот перепихон на заднем сиденье «лагонды»? Я-то хорошо помню аналогичный случай из своей жизни – это было на таком же растрескавшемся, скрипящем, душистом чехле. Между прочим, первый мой половой акт – и было это через несколько лет после бабушкиного финального полноценного полового акта.

Такое в нашем роду случается.

* * *

– Леди и джентльмены, уважаемые родственники покойной! С одной стороны, как вы все, несомненно, понимаете, я не переживаю душевного подъема, стоя перед вами в столь тяжелую минуту, но, с другой стороны, я горжусь и почитаю за честь, что именно ко мне обратились с просьбой выступить с речью на похоронах моего дорогого клиента, горячо любимой Марго Макхоун…

Это бабушка упросила нашего семейного адвоката Лоуренса Л. Блока выступить на ее проводах в мир иной с традиционным спичем. Он худой, как карандаш, и тупой, каким только карандаш и бывает; он долговяз и, несмотря на солидный возраст, все еще броско черноволос. Мистер Блок у нас превеликий модник, вот и сейчас он разодет в пух и прах: темно-серый двубортный костюм и несказанная фиолетовая жилетка, дизайнер которой вдохновлялся, должно быть, изысканиями Мандельброта (впрочем, если не судить строго, узор можно было счесть пейслийским) [7] . В мелком жилетном кармашке притоплены золотые карманные часы с маленькую сковородку величиной, от них тянется цепь – на такой только сухогрузы буксировать.

7

…несказанная фиолетовая жилетка, дизайнер которой вдохновлялся, должно быть, изысканиями Мандельброта (впрочем, если не судить строго, узор можно было счесть пейслийским).— Бенуа Мандельброт (р. 1924) – математик, стоявший у истоков фрактальной геометрии; множество, открытое им в 1980 г. и названное его именем, воплощает в себе общий принцип перехода от порядка к хаосу. Графическое представление этого множества имеет характерную форму т. н. «птички» с фрактальной границей. Пейслийский – характерный текстильный узор с красочными абстрактными извивами, напоминающими увеличенные запятые; назван по имени шотландского города Пейсли, где в начале XIX в. стали производить пуховые шали, имитирующие кашмирские.

Мистер Блок всегда напоминал мне цаплю. Почему – сам не знаю. Может, дело в какой-то хищной неподвижности, а может, в ауре – ауре человека, знающего, что время на его стороне. Отчего-то мне казалось, что в похоронно-кладбищенской обстановке он себя чувствует до странности комфортно.

Я сидел и слушал адвоката и вскорости задумался: а) почему бабушка Марго выбрала Блока для выступления на ее панихиде, б) пришлет ли он нам счет за эту услугу и в) кого еще из родственников покойной посетили такие же мысли.

– …Долгая история рода Макхоун в городе Галланах, рода, принадлежностью к коему она так гордилась и для коего… для коего так много пользы принесла на протяжении своей долгой жизни, отдаваясь этому занятию со всей присущей ей целеустремленностью. Мне посчастливилось знать и Марго, и ее последнего мужа Мэтью и оказывать им услуги, а с Мэтью мы были знакомы еще с двадцатых годов, когда вместе учились в школе и были друзьями. Я прекрасно помню…

* * *

– Бабуля! Ну и ну!

– Что?

Бабушка глубоко втянула дым «данхилла», взмахом кисти закрыла медную зажигалку «зиппо» и возвратила ее в кармашек кардигана.

– Бабуля, вы курите!

Бабушка кашлянула и пустила в меня струю дыма, закрыла его сизой ширмой свои пепельные глаза.

– Ну да, курю.– Она поднесла к глазам сигарету, присмотрелась к ней, затем сделала еще затяжку.– Мне всегда хотелось курить,– объяснила она и перевела взгляд на холмы и деревья на том берегу озера.

По прибрежной тропинке вдоль Пойнтхауса [8] я прикатил ее к древним пирамидам из камней. Сел на траву. Вода была подернута рябью от ветерка. На распахнутых крыльях парили чайки, а вдали изредка тревожили воздух легковушки и грузовики, с ленивым утробным рыком выскакивая из чрева горы на шоссе между деревьями или исчезая в туннеле.

8

Пойнтхаус – верфь неподалеку от Глазго.

– Хильда курила,– тихо произнесла бабушка, не глядя на меня.– Это моя старшая сестра. Она курила. И мне всегда хотелось.

Я сгреб пригоршню камешков с тропинки – бросать их в волны, что лизали скалу в метре под нами, почти у верхней приливной кромки.

– Только твой дед мне не позволял,– вздохнула бабушка.

– Бабуля, но вам же вредно,– запротестовал я.

– Знаю,– подтвердила она с широкой улыбкой.– Может, потому, когда умер дед, и не стала курить: врачи сказали, что это уже вредно.– Она рассмеялась.– Но мне теперь семьдесят два, и плевать я хотела.