Воронья Кость
Шрифт:
Воронья Кость оглядел воинов и ухмыльнулся; они ответили ему улыбками, скорее напоминающими волчьи оскалы, без намёка на веселье, что только усилило восторг Вороньей Кости. Теперь он точно знал, как поступить, знал каждый ход в игре королей, он заметил, как саамская богиня поднялась и захлопала в ладоши, и понял, почему она так обрадовалась.
Он подошёл к огню и посмотрел на женщину, которая уже не выглядела как богиня, уголки её рта чуть опустились, в её глазах стоял образ, который она только что увидела.
— Что мы можем предложить тебе за возможность уйти с миром, без боя с твоими псами? — прохрипел он, уже заранее зная ответ, и Торгерс, блеснув глазами, взглянула ему в глаза, а затем перевела взгляд на Берлио. Воронья Кость медленно расплылся в торжествующей улыбке и кивнул.
На мгновение Берлио недоуменно уставилась на него, не веря своим ушам, а затем, её глаза расширились, и, в конце концов, она закричала.
Королевская фигура
Гудрёд сидел за дальним концом длинного стола, попивая из кубка из зелёного стекла. Его позолоченный шлем лежал на краю, носовая пластина уже успела прочертить царапины на деревянной столешнице, кольчуга валялась рядом. Перед ним лежала доска, девять на девять квадратов, мягко отсвечивающая красным золотом в свете факелов, фишки отражали огонь.
Перед ним, поперёк стола, на всю его ширину, лежала, словно шлюха удачи, Дочь Одина, жертвенный топор с длинной рукоятью, почерневшей от времени, пота и давнишних злодеяний, но сам топор, инкрустированный серебром, блестел. На металле были вытравлены искусные узоры — бесконечные змеиные узлы и причудливые животные, сцепившиеся друг с другом.
Рядом с топором лежала ещё одна длинная деревяшка, такая же потемневшая от времени, с утолщением посередине, на конце древка железный набалдашник. Эту деревяшку, замотанную в ткань, забрали у Орма, когда их разоружили. Воронья Кость знал, что это очень старое римское копьё, такое же желанное для Мартина, как и дар сейдра для него самого.
Воронья Кость не знал, чего ожидать от последнего сына Матери конунгов, он увидел перед собой рослого мужчину с мощной жилистой шеей, увитой венами, мясистым лицом и аккуратно подстриженной бородой, скорее железного цвета, чем чёрного, глаза поблёскивали от недавней выпивки. Гудрёд махнул рукой, кубок в его огромной ладони казался хрупким, словно яичная скорлупа.
— Олаф, сын Трюггви, — сказал он. Воронья Кость резко кивнул и вышел чуть вперёд, где вьющийся голубым дымом сумрак встречался со светом факелов. Гудрёд, убийца отца Олафа, сын Гуннхильд, которая раскидала жизни его матери и его самого, словно ветер мякину. И здесь же, за его спиной...
Она появилась из полумрака словно тень, бывшая его частью, отблески света играли на её застывшем лице, так что у Олафа перехватило дыхание. Гуннхильд, рука, что управляла мечом, и сила, что устраивала заговоры. Он попытался разглядеть её глаза, но увидел лишь скрюченные пальцы на руках. Он попытался выплеснуть всю свою ненависть, но обнаружил, что спустя все эти годы, как это не странно, теперь, когда он оказался так близко к ней, он совсем не испытывал перед ней страха, лишь любопытство.
— Орм, Финн, — сказал Гудрёд.
Каждое имя прозвучало словно пощёчина, Орм с Финном шагнули из сумрака на свет. Краем глаза Воронья Кость заметил за спиной каждого по воину, железные столпы, следовавшие за ними, как сторожевые псы.
— Кто сказал тебе, что я играю в тафл? — внезапно спросил Гудрёд, обращаясь к Вороньей Кости.
— Аббат на острове Хай, — ответил Воронья Кость. — Или может быть, Эрлинг, прежде чем я убил его. Я уже не помню.
— Сразу же после того, как он убил того странного парня, Ода, — добавил Орм.
Из тьмы послышалось свистящее шипение, предвестник простуженного голоса.
— Теперь они здесь, в твоей власти, — сказала она предостерегающе, и Гудрёд заёрзал, а затем втянул голову в плечи, будто свежий ветер коснулся его шеи.
— А ты оказался находчив, — сказал он, не обращая внимания на мать. — Пережил атаки саамов и холод, и даже Эрлинг со своим мальчишкой не остановил тебя. Особенно тот парень. Он был очень странным и одарённым. Признаю, я восхищался его талантом, но не считай меня глупцом. Ты серьёзно считаешь, что сможешь победить меня в игре королей? И если у тебя получится, то я отдам топор?
Таков и был их план, когда Орм с Финном, Воронья Кость и остальные, наконец, вернулись на побережье Финнмарка. Они раскололи топорами уже смёрзшийся морской лёд и вызволили корабли, оставив там два драккара, потому что у них не хватало людей, чтобы набрать на них команды. А у тех дрожащих от холода воинов с потрескавшимися губами, которые уселись на обледеневшие морские сундуки и взялись за вёсла, почти не осталось сил.
Воронья Кость стоял тогда вместе с Финном и Ормом на том ледяном галечном берегу с замерзшими лужицами и спорил, убеждая их поступить именно так. Он понимал, они думают, что план безумен, но Орм пошёл вместе с ним, увидев в этом замысле руку Одина, а Финн — потому что был безрассудно смел. Но ещё Воронья Кость знал, что все они — всего лишь фигуры в игре королей.
Орм, наблюдая сейчас за юношей, почувствовал, как серая грусть кольнула его сердце, ведь он знал, что бы не произошло здесь, Воронья Кость уже не останется с ним. Он задавался вопросом, что же дальше будет с мальчиком, которого он освободил много лет назад, сняв с цепи, прикованной к нужнику Клеркона.
Орм много раз говорил, обманывая себя, что мальчик ещё не в полной мере стал самостоятельным. Теперь Воронья Кость уже полноправный хозяин своей жизни, и как давно предсказывал Орм, он стал человеком, с которым опасно находиться рядом. В этом он и убедился, увидев, как Олаф поступил с вендской девушкой. Но, Орм всё же надеялся, что Один не оставил их, и что Воронья Кость умеет играть в тафл.
— Я слышал, ты немного играешь в эту игру, — сказал Воронья Кость, обращаясь к Гудрёду, небрежно пожав плечами, а затем кивнул, указав на жертвенный топор с чёрной ручкой. — А теперь, когда у тебя есть это оружие победы, я подумал, что могу прийти, и мы, отложив дела, развлечёмся, сыграв друг с другом. Если я выиграю, то ты и твоя мать перестанете преследовать меня.
Шипение Гуннхильд было способно согнуть позвоночник Гудрёда, и он чуть обернулся, как будто его что-то раздражало, чесалось между лопатками. Затем он отпил из стеклянного кубка и аккуратно поставил его на стол.