Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
К этому он не привык.
Поднявшись в квартиру, старик прошел на кухню, присел к столу да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Но когда позвонила Катя, встрепенулся, потер лицо ладонями, постарался привести себя в приветливое состояние и пошел открывать дверь.
Катя вернулась радостная, на ходу поцеловала старика в щеку, легкой походкой прошла на кухню и принялась разгружать сумку. Во всем ее поведении чувствовалась почти прежняя легкость, не было угнетенности, к которой старик начал уже привыкать, исчезла сосредоточенная, почти угрюмая замкнутость.
— Никак
— Держи карман шире! — рассмеялась Катя. — Слушай, деда, а помнишь, ты говорил, что в среду меня отпустят печальные воспоминания, помнишь?
— Ну? — настороженно спросил старик, не зная, подтвердить ли ему собственные слова или отказаться от них.
— Отпустили!
— Ну и слава богу.
— А ты откуда знал?
— Поживешь с мое, тоже будешь знать, — проворчал старик, но почувствовал — и ему стало легче. Значит, все правильно, значит, сожалеть не о чем. И те древние знания, которые вдруг возникли в нем недавно, оказались верными — кровь лучше всего смывается кровью. За все надо платить. Я могу назначать цену, и я ее назначил. А вы, господа хорошие, платите. Что сами потребляете, тем и платите. А то ишь, деньгами решили откупиться… Тут никаких денег не хватит. Взяли у человека молодость — расплачивайтесь собственной молодостью, взяли будущее — платите своим же будущим… Раньше это тоже знали, хотя выражались короче — зуб за зуб.
Полковник Пашутин долго стоял перед развороченной взрывом машиной, заходя то с одной стороны, то с другой. Над обгорелым металлом еще поднимался слабый дымок, даже на расстоянии чувствовался жар разогретых деталей. Внутренности машины были обнажены, все было на виду, перед глазами — как вскрытый труп лежал перед полковником. Гора рваного, обгорелого металла ничем не напоминала ту красавицу, которая сверкала у подъезда еще утром.
Пашутин знал, что за ним наблюдают десятки глаз, но старался не обращать ни на что внимания. Он был озадачен, а если уж говорить точнее, испуган. Подобного полковник не ожидал. И по опыту своей работы знал, что взорванная коленка и взорванная машина — одна цепь событий.
Несмело приблизился и остановился в сторонке один из доминошников — полупьяный мужичок в клетчатой рубахе, который вечно толокся во дворе с утра до позднего вечера и, конечно, все знал, обо всем имел самые свежие и достоверные сведения.
— Что тут случилось? — спросил его Пашутин.
— Бак взорвался, бензиновый бак, — охотно пояснил мужичок и только после этого решился подойти поближе, остановиться рядом с полковником. — Говорят, хваленая западная техника… Ха! И у них не все, значит, решено, не все отлажено, а? Взрываются баки-то?
— Взрываются, — Пашутин подошел к тому месту, где должен был находиться восьмидесятилитровый бак «Опеля», присел. Не торопясь, внимательно осмотрел каждый лепесток, каждый завиток черной розочки. Его полноватое, гладко выбритое лицо выражало крайнюю озабоченность. То ли увидел то, на что другие не обратили внимания, то ли искал подтверждение собственным мыслям, но смотрел он уже иначе, нежели потрясенный прохожий, это уже был холодный взгляд профессионала. Пашутин попытался отогнуть искореженный взрывом кусок заднего крыла, но это ему не удалось. На помощь пришел мужичок, и вместе они отогнули крыло.
— Нет, — сказал мужичок, оценивающе глядя на остатки машины, — починить не удастся… Разве что мотор можно снять… — он, видимо, решил, что полковник изучает возможность восстановления машины.
Пашутин не ответил, увидев то, что и ожидал, что искал все это время — на обгорелом крыле, на искореженном, рваном металле четко выделялось маленькое круглое отверстие. Больше полковнику и не нужно было ничего знать. Он поднялся с явным облегчением, отряхнул от копоти руки, вынув душистый носовой платок, протер пальцы, касавшиеся теплого еще металла.
— Хороша была машина, — сказал он почти весело, обращаясь к своему помощнику. — Краше не было в селе.
— Хороша, — согласился мужик. — А хотите, товарищ полковник… Или как там у вас нынче принято… Может, надо говорить — господин полковник?
— Да ладно тебе. Рановато вы все взялись товарищей списывать. Рановато.
— Во! — обрадовался мужик. — Наш человек. А то среди этих господ уже не знаешь, куда повернуться, какое слово произнести, какую рожу кому скорчить…
— Так что ты хотел сказать?
— А! — вспомнил мужик. — Я хотел показать самое интересное, что есть на этой машине.
— Покажи.
— А вот, — он подошел к приборной доске, покрытой черной копотью, и показал на один из приборов, с протертым стеклом. — Смотрите!
— Ничего особенного не вижу, — признался Пашутин, глядя на добровольного своего помощника с растерянной улыбкой.
— Спидометр!
— Ну и что?
— Километраж! Ста километров машина не прошла. Совсем новая.
— Да, действительно, — согласился полковник. — Это ты здорово подметил.
— Подозреваю, что он ее и застраховать не успел.
— Обычно страхуют при покупке.
— Не знаю, не знаю, — похоже, мысль о том, что машина не застрахована, больше нравилась собеседнику, и он не хотел от нее отказываться.
Бросив на машину прощальный взгляд, полковник направился к своему подъезду. И походка его в этот момент была не намного увереннее, чем у старика, когда несколько часов назад тот уходил от этой же взорванной машины. Пашутин тяжело поднялся на свой этаж, позвонил в дверь, хотя обычно сам открывал.
— А, это ты, — произнес Вадим без обычной бравады. Он был явно подавлен. — Что это возле машины столько торчал? — спросил у отца.
— Любовался.
— Нечем там любоваться.
— А где Борис?
— В больнице.
— Что с ним? — спросил Пашутин с холодным любопытством, будто заранее знал ответ и этот ответ ему нравился.
— Обгорел… уже в сознании.
— Сильно обгорел?
— Достаточно, — Вадим решил не замечать иронического тона отца. — Жизненно важные места уцелели, но красоты в нем поубавилось.