Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
А Кате стало легче. Ее словно бы отпустило немного. Старик уже не просыпался по утрам от шума воды в ванной. Катя охотно ходила в гастроном, как-то позвонила подруге. А еще через два дня вышла на работу. Но прежней улыбки на ее лице не было, не смеялась она так простодушно, доверчиво и охотно, как раньше, но старик был рад и малым переменам, тем более что менялась Катя все-таки в лучшую сторону.
Прав он был или ошибался, обострился его ум от пережитых потрясений, или рассудок окончательно покинул его, но он объяснял начавшееся выздоровление
— Ничего, Катенька, — говорил он за завтраком, колотя чайной ложкой по вареному яйцу. — Ничего… Помяни мое слово… Через неделю ты себя не узнаешь.
— И что же такое со мной произойдет? На кого же я стану похожей через неделю?
— На себя.
— А сейчас я на себя не похожа?
— Так… Временами.
— Но ты меня узнаешь? — улыбалась Катя.
— Счастливые перемены произойдут, — говорил старик совершенно серьезно, и в его голосе слышались успокаивающие нотки, какие бывают у опытных врачей, которые перевидели в своей жизни всякого.
— А почему именно через неделю? — продолжала допытываться Катя, исподлобья глядя на старика.
— Мне так кажется, — уклонялся старик от прямого ответа. — Время лечит.
— Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, — сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.
— И что?
— Задерганный какой-то… Похудел.
— Похудеешь, — кивнул старик. — Кто угодно похудеет… Тебя заметил?
— Отвернулся.
— Не подошел, значит?
— А зачем ему ко мне подходить? — удивилась Катя.
— Мало ли… Чтобы извиниться… чтоб на колени пасть, — жестко произнес старик и напрочь отгородился бровями от настойчивого взгляда внучки.
— На колени? — удивилась Катя. — Ты, деда, что-то перепутал. Так не бывает.
— Только на колени, — повторил старик. — Только публично, при людях, при толпе… Только это может его спасти, — промолвил старик неосторожно и тут же спохватился, пожалел, досадливо брякнул ладонью о стол.
— Да? — протянула Катя и долгим взглядом посмотрела на старика. — Ты как-то странно говоришь… От чего это может его спасти?
— От кары.
— Какой, деда? Чьей кары?
— При чем здесь чьей? — раздраженно спросил старик. — Возмездие не бывает чьим-то… Оно всегда… свыше, — с трудом подобрал он нужное слово. — Кара, возмездие, наказание… Они, как невидимое воронье, носятся в воздухе и настигают, настигают, настигают!
— Всех?
— Кого надо.
— А кто решает, кого требуется настигнуть, кого надлежит покарать и когда именно? — Катя явно забавлялась, видя, что старик придает слишком большое значение этому пустому, как ей казалось, разговору.
— Бог, — коротко ответил старик и этим как бы поставил точку. Но, помолчав, добавил: — А поручает он это выполнять надежным людям… И это…. Будешь возвращаться, купи хлеба. Хлеб у нас кончается. Не забудь.
— А знаешь, соседка сказала, — Катя тоже не стала продолжать прежний разговор, — что этот… Игорь, ну, у которого в коленке что-то стрельнуло… Выжил все-таки.
— Это еще неизвестно, — проворчал старик.
— Почему? Его приятели… вроде посетили его в больнице, или с врачом разговаривали…
— Посетили, и ладно, — несколько не в тон произнес старик. — Делов-то… Больного посетить…
— А почему ты говоришь, что еще неизвестно, выживет ли он? Говорят, на поправку пошел…
— Организм выжил, — резко сказал старик. — А выживет ли Игорь — это неизвестно.
— А, — протянула Катя озадаченно. — Вон ты как… Тогда, конечно… А то я как-то не врубилась. — Она встала, поцеловала старика в щеку, махнула рукой уже из прихожей, почти как прежде махнула, и вышла из квартиры.
— Звони! — успел крикнуть старик.
В то же утро полковнику Пашутину по его просьбе принесли и положили на стол копию заключения эксперта, который изучал кусочки металла, обнаруженные в ране у Игоря. Пашутин не занимался этим делом официально, и заключение ему принесли из уважения к должности и опять же по настоятельной просьбе. Вывод эксперта был однозначен — крошки металла являлись частью небольшого взрывного устройства. И на коже были обнаружены следы ожога, и металлические частицы были искорежены и обожжены. Это был микровзрыв, — утверждал эксперт.
Внимательно прочитав заключение, Пашутин тут же набрал номер домашнего телефона. Трубку поднял сын.
— Вадим? Приезжай ко мне.
— Прямо немедленно? — недовольно спросил Вадим. — Отец, видишь ли, в чем дело…
— Через двадцать минут ты войдешь в мой кабинет. Все. — И полковник положил трубку.
Вадим вошел в кабинет через полчаса.
— Гонор показываешь? — спросил Пашутин, взглянув на часы. — Напрасно.
— О чем ты? — Вадим сделал удивленные глаза.
— Когда тебе говорят, что нужно быть через двадцать минут, это значит, что ты должен быть через двадцать минут. Ясно? Не только здесь, везде. Когда ты входишь через тридцать минут, ни о чем серьезном с тобой говорить уже нельзя. Потому что даже небольшое вроде бы опоздание убедительно подтверждает, что человек ты бракованный. Довериться тебе нельзя. Ни в чем. Ты недееспособный.
— Значит, такого родил.
— Нет, родил я нормального ребенка. Но с годами этот ребенок начал усваивать нечто мне чуждое…
— Я это слышал уже много раз. И не намерен выслушивать всю оставшуюся жизнь.
— Твои намерения мы обсудим в другой раз. А сейчас я говорю не о себе и даже не о тебе. Я говорю о законах человеческих взаимоотношений, которые, слава богу, еще действуют в нашем мире. И я своевременно, заранее, пока еще не поздно, докладываю тебе о них. Чтобы потом, когда тебя вышибут отовсюду, ты не делал бы удивленные глаза и не говорил, что отец ничему не научил в жизни и что ты, оказывается, не готов к схваткам.