Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
— А что, она была, эта красота?
— Ухо будет вдвое меньше, волосы выгорели слева и на затылке. Вместе с кожей выгорели. И правая рука… врач сказал, что некоторые функции сохранятся.
— В носу сможет поковыряться?
— Не понял? — звенящим от злости голосом спросил Вадим. — Тебе приятно об этом говорить?
— Да, — полковник сел в низкое кресло, откинулся на спинку, запрокинул голову. — Значит, говоришь, еще один калека?
Вадим промолчал. Он чувствовал, что отцу есть что сказать, что он что-то скрывает от него…
— Хочешь, открою
— Ну?
— Ты следующий.
— Не понял? — повторил Вадим, но побледнел.
— Все ты понял… И я все понял. — Полковник тяжело оттолкнулся от спинки кресла, взял с полки кассету, вчитался в название, положил ее на место. — Порнухой тешишься? Ну-ну… Так что, дорогой, скоро в вашем кругу появится еще один калека. И этим калекой будешь ты. Но! — полковник предостерегающе поднял палец. — Это произойдет только в том случае, если тебе крепко повезет.
— А если не повезет?
— Похороним, — полковник в упор посмотрел на сына. — Со всеми подобающими почестями. Друзей твоих на похоронах не будет, не смогут. По причине физических недостатков.
— Думаешь, это не случайно? — спросил Вадим после долгого молчания. Полковник видел его терзания — хотелось Вадиму произнести по привычке что-то непокорное, насмешливое. Но пересилил себя.
— Пулевое отверстие в заднем крыле. Как раз напротив бензобака.
— Точно? — воскликнул Вадим в ужасе.
— Пойди сам посмотри.
— Но тогда получается, что и Игорь…
— Ты читал заключение экспертизы? Но, как я вижу, ни фига не понял. Там ясно сказано — в ране обнаружены осколки разрывной пули.
— Это что же получается, — глаза Вадима остановились на одной точке. — Это что же получается…
— Отстреливает вас кто-то.
— Но этот стрелок… Он в нашем дворе!
— Конечно, — спокойно кивнул Пашутин.
— Кто?
— Подумай… После просмотра порнухи мысли, как мне кажется, приобретают несколько другое направление… Но ты уж поднатужься как-нибудь. Вспомни, кого обидели, поиздевались над кем… У кого могут быть основания начать такой вот крутой отстрел? Думай, дорогой, думай, — и, поднявшись со вздохом, полковник пошел умываться. Из ванной он услышал, как его сын, прокравшись к входной двери, задвинул щеколду второго замка.
В комнату полковник вернулся уже в домашних шлепанцах и в штанах на резинке. И увидел, что Вадим сидит уже не напротив окна, а у стены, так установив кресло, чтобы из окна его вообще не было видно.
— Молодец, — похвалил полковник. — Правильно сообразил. Теперь в тебя трудно будет попасть… Если он, конечно, решит стрелять в окно… Но в окно он стрелять не будет, он проявляет разнообразие… Одному ногу отстрелил, второму в бензобак бабахнул… интересно, что он для тебя приготовил?
Сидящий у стены Вадим оказался в тени, полковник не видел его горящего взгляда, не почувствовал настроения. А Вадим был в панике.
— Какой сегодня день? — спросил он.
— Сегодня? — удивился вопросу полковник. — Среда, по-моему.
— Вот именно.
— Что именно? Говори яснее! — повысил голос Пашутин. — Не понимаю я твоих намеков! Темноват! Простоват! Глуповат! Говори, я слушаю!
— С Игорем тоже случилось в среду.
— И что же из этого следует?
— И сегодня среда… И с этой шалавой… Мы в среду немного пошалили…
— Так, — полковник помолчал, глядя в окно, освещенное красным закатным светом. — Шалава она или нет, но двое из вас свое уже получили. Хорошо получили, от всей души. А ты пока еще ходишь по земле… Как я понимаю, на закуску тебя оставили, на десерт.
— Ты думаешь…
— Да! — резко сказал полковник. — Думаю. И тебе советую. Хотя бы иногда этим заниматься. Часто ты не сможешь, устаешь быстро, а иногда можно без большого вреда для здоровья.
— Что же делать? — жалобно спросил Вадим.
— Откуда мне знать… ты уже большой, умный, сообразительный. Можешь даже бабу потоптать… Если в компании да после бутылки… Бежать тебе надо. Без оглядки. И никому, понял? Никому, даже мне не говори, куда сбежал. В тайгу, в леса, на Сахалин к рыбакам… И там провести остаток жизни.
— Так уж и остаток, — проворчал Вадим.
— Да! Именно! Почти всю свою жизнь ты уже использовал… Осталось всего несколько дней… До ближайшей среды. Письма напиши близким людям, хотя я и сомневаюсь, что у тебя есть такие, позвони, попрощайся… Пора, дорогой.
— Спасибо, папа.
— Вот видишь, как хорошо получается… Дождался я наконец, папой назвал… Если так и дальше пойдет, глядишь, к среде и мать свою мамой назовешь.
— А как я ее сейчас называю?
— Старухой ты ее называешь… Мамашкой… Кормилицей… Как угодно готов назвать, только не мамой. Совестно тебе, гордость не позволяет, величие! Понял? Величие у тебя выросло в одном месте.
— В каком, интересно?
— В штанах! — Полковник подошел к окну и задернул штору. — Сегодня все-таки еще среда, — пояснил он, обернувшись к сыну. — Хотя наш друг, как я понял, делает в среду только один выстрел. Ничто ему не мешало всех вас перестрелять неделю назад. Не кровожадный, значит. Дал тебе возможность задуматься о жизни… А может быть, покаяться… Как ты считаешь?
— Послушай, ты же все-таки полковник милиции… Неужели ничего нельзя сделать?
— Готов выслушать предложения.
— Ну… — Вадим помялся. — Если действительно были выстрелы, если они были на самом деле… Можно ведь определить, откуда стреляли, из чего… Вы же всех убеждаете, что следы остаются, что их нужно только заметить…
— Дураков убеждаем, — полковник махнул рукой. — Следы остаются лишь в тех случаях, когда их оставляют. А во всех остальных случаях остаются жертвы, — он кивнул в сторону окна. — Больничные клиенты. Безногие, безрукие… Интересно, чего тебя лишат через неделю?
— Головы.
— Вряд ли… Головы у тебя никогда не было. Если я правильно понял этого человека, убивать он вас не хочет… Гуманность проявляет. Живите, дескать, как сможете… Тебе он, скорее всего, яйца оторвет.