Ворота времени (Повесть и рассказы)
Шрифт:
Я давно ждала, когда он принесет свои карандаши, и припасла для такого случая кусок шпалеры. Мы можем нарисовать на ней большую картину. Тихоня похвалил бумагу, но рисовать почему-то не спешил. Он, кажется, был чем-то расстроен.
– Хочешь сахара?
– я хотела поднять его настроение, вспомнив про кусочек сахара, что мама оставила мне перед уходом.
– Нет, - покачал он головой, а у самого глаза грустные-грустные. Не выдержал и признался мне.
– Знаешь что? Мне сегодня учительница поставила двойку по пению.
– Разве ты плохо поешь?
– удивилась я, хотя ни разу не слышала, как он поет.
– Я не плохо пою, а совсем не пою. Слушать умею, а вот петь... Сегодня в классе пели сначала хором, а потом Ирина Сергеевна стала вызывать к доске по одному.
– Ты б так и сказал ей, что не поется мне, - подсказала я.
– Я говорил ей, что не умею. А она мне: для того и в школу ходите, чтобы учиться. И пыталась научить меня петь. Сама два раза пропела: "Жили у бабуси два веселых гуся..." Я молчал. Тогда она сказала: "Ты у меня все равно запоешь", - и поставила двойку.
– Подумаешь, двойка, люди по полной сумке таскают их и то ничего.
– Не в двойке дело, - разводит руками Тихоня.
– Ведь на следующем уроке она опять заставит меня петь. А весь класс будет смотреть на меня...
Я не знала, как успокоить его. Наконец говорю ему:
– Плохая твоя Ирина Сергеевна.
Он невесело улыбнулся:
– Нет, она не плохая, а суровая. Она, наверно, не знает, почему весной расцветают цветы.
– Неужели ты знаешь?
– Я смотрю на него во все глаза.
– Знаю. Весна хочет, чтобы все люди улыбались и радовались.
– И верно, - спохватилась я, будто вслух мне сказали то, о чем я только догадывалась.
Я начинаю говорить о весне. Как здорово, что она придет к нам. И сразу на земле будто огромную печь затопят, и поэтому растают снег и лед. Мы будем бегать по зеленой траве и не потребуется никакой обувки...
Тихоня слушает меня и незаметно начинает радоваться вместе со мной. И забывает про учительницу, которая не знает, почему весной расцветают цветы.
– Давай рисовать весну, - предлагаю я.
Он соглашается. Мы раскладываем на столе кусок шпалеры и рисуем нашу улицу, как она будет выглядеть весной. Тихоня мне доверил нарисовать колхозный клуб, а сам рисовал то место, где стоят наши дома. Вот он изобразил нашу избу и раскидистую ветлу, что растет перед ней. Только листочки на ветле он стал раскрашивать почему-то синим карандашом. Он любит синий цвет, но зачем делает дерево ненастоящим?
– Почему у тебя листья не зеленые, а синие?
– не выдержала я.
Тихоня поднимает на меня честные глаза.
– Ведь синий цвет такой красивый, - вздохнув, говорит он.
– Зеленый цвет тоже красивый, и листья на деревьях в самом деле зеленые, - настаиваю я на своем, но чтобы опять не расстроить его, добавляю: - Весной больше всего синего и зеленого цвета. Синим пусть будет небо, река, лужи с водой, наличники окон...
– Ладно, - кивает Тихоня и берет другой карандаш.
Но, взглянув, как он раскрашивает, я не сразу нашла что и сказать.
– Почему теперь у тебя листья коричневые?
– Разве?
– он растерянно разглядывает карандаш.
– А я думал, это и есть зеленый, - помрачнел он.
– Ты рисуй. Если нравится, пусть будут листочки синими.
– Нет, - отказался он.
– Мне, пожалуй, и рисовать нельзя. На уроке я елку нарисовал тоже коричневой. Ирина Сергеевна спросила меня: почему у меня коричневая елка? Я сказал, что у меня не оказалось зеленого карандаша. Я сказал неправду, у меня были все карандаши. Почему-то я путаю зеленый и красный цвета... Когда море будет зеленым, я не смогу нарисовать его. А оно бывает зеленым. Сам дядя Сергей говорил.
Тихоня хмурит лоб, глаза его суживаются, делаются влажными. Наверное, он про себя плакал.
Я еще не совсем поняла то, о чем он говорил сейчас. Как это можно не видеть, какого цвета трава, листья деревьев? Значит, он все по-другому видит? Из-за этого он не сможет нарисовать все как есть на земле. Нет бы мне не различать эти цвета, все равно плохо рисую, а вот надо же именно Тихоне...
Я подала ему зеленый карандаш, и он нехотя дорисовал ветлу.
РАДИ ЧЕГО ЖИВЕШЬ НА ЗЕМЛЕ
Потрескивает в голландке огонь. Нет, не огонь потрескивает, а дрова. Огонь же горит себе, веселится и пляшет, радуется, что дров еще много и гореть ему долго. Я дома одна, все в школе, а мама пошла в магазин. Нет, все-таки я не одна. Подумала-подумала и вызвала из школы Тихоню и Натку, пусть они поиграют со мной. Пусть они здесь будут моими учениками. Я им дам задание. Тихоне, например, такое:
– Ты, Тиянов, отправишься на своем корабле в далекую страну. Туда, где живут маленькие человечки, и привезешь одного или хоть несколько к нам. А ты, Натка Вяшкина, найди в книжке, что они едят и еще узнай: умеют ли они калякать по-нашему.
Тихоня машет нам рукой, он очень горд, что ему доверили поплыть в далекую страну. Натка открывает красивую книжку, которую недавно купил ей отец, и принялась листать страницы.
Входит мама с узелком в руках. Тихоня и Натка тотчас исчезают. Мама, не раздеваясь, проходит к голландке, греет озябшие руки. Затем раздевается и развязывает узелок. Из маленького кулечка она берет несколько конфеток-подушечек и протягивает мне. Все-таки хорошо, что зима, мама хоть часто бывает дома. Вот еще бы нам дров побольше, тогда б мы могли целый день держать в голландке огонь. Это так здорово - сидеть у пылающего огня. Мама почти никогда не ругает меня, не обижает, как это делают Ольга и Федя. Она даже делится мыслями со мной, как со взрослой. Вот и сейчас подсела ко мне у голландки и говорит:
– Послушай, Татуня, что расскажу. В магазине встретила Васиного учителя Семена Николаевича. И хвалил он Васю, и ругал. Говорит, калгашка у него кумекает. В классе мог бы среди первых быть, если б занимался и не пропускал занятия. На днях сочинение писали на тему: "Ради чего я живу на земле". Вася и написал в тетрадь: "Не знаю, зачем меня мать родила". Я и спрашиваю у Семена Николаевича: другие-то что написали? По-всякому, говорит. Кто написал, что живет на земле для того, чтобы построить коммунизм, кто хочет на другую планету полететь... Вот ведь, Татуня, как обстоят дела.
– Мама задумчиво смотрит на огонь, кочергой подталкивает головешки в пекло. Снова заговорила, будто сама с собой: - Учитель-то сказал, надобно отругать Васю. Ну, растолковать ему, что так нельзя делать. Вот я и думаю, а если б меня спросили: чего я мытарюсь на белом свете? Что бы я сама ответила? Не знаю, зачем меня мать родила, не знаю, ради чего живу...