Воровской цикл (сборник)
Шрифт:
Сугроб сдался.
Стал рыхлым, ноздреватым; с хрустом провалился сам в себя.
Было странно видеть истерику у большого, сильного мужчины; и ты чуяла — много в этой истерике неподдельного, причем не один ваш приход тому виной.
Доктор не был Королем Крестов.
Просто — доктор.
— Арестовывайте! Надевайте! — кандалы, наручники, что там у вас за пазухой! Я умываю руки! — пусть умирает безвинное дитя, пусть рыдает мать! ваш грех, господин жандарм! я умываю руки!.. И запомните: вся ваша хваленая законность не стоит единой
Он кинулся в угол, яростно загремел умывальником.
— Арестовывайте! Варвары, вандалы!..
Ты даже не успела оценить курьезность докторского каламбура. За спиной взвизгнула дверь, громыхнув о косяк, и в маленькой палате стало не просто тесно — не продохнуть.
От людей; от воплей.
— Нюничка! мой Нюничка!
— Алексей Демьяныч! скорее! консультанту плохо!
— Та шо ж вы налезли, господа хорошие! шо ж вы претесь и претесь...
— Нюничка! улыбнись мамочке!
— Консультанту плохо! Алексей Демьяныч, да бежимте же!
— Я умываю руки! слышите?!
— ПРЕКРАТИТЬ!!!
Тишина упала обвалом. Гайморитно сопел фельдшер-хохол, в унисон с оскорбленным доктором; всхлипывала сестра, оправляя сбившийся набок чепец; стонала завитая, вроде барашка, мамаша: «Нюничка! Нюничка мой!..» — но это все-таки была тишина.
Настоящая.
— Алексей Демьяныч! — князь всегда безошибочно запоминал имена малознакомых людей, единожды услышав. — Давайте-ка, голубчик, выйдем перекурить! Сорвались, нервы, с кем не бывает...
От дверей, пропустив сугроба вперед, Джандиери через плечо поглядел на тебя.
Взгляд-санкция; пусть без подписи-печати, но от того не менее однозначная. Милая Эльза! пока мы с доктором... здесь все должны успокоиться. Ясно?
Так точно, господин подельщик! — улыбнулась ты.
* * *
Успокаивать в итоге пришлось тебя.
Поначалу все шло славно: Нюничка улыбнулся мамочке, и семья воссоединилась, ликуя, фельдшер порылся в шкафу, накапал сестричке валерианы, себе — из синей бутыли с «Веселым Роджером» на этикетке; пасынки Гиппократа дружно хлебнули, крякнул-охнули, и угомонились.
— Это ваш муж? — мамаша, баюкая Нюничку, заискивающе повернулась к тебе. — Извините, если я...
— Нет, нет, все в порядке. Это мой муж, если вы имеете в виду офицера. Князь Шалва Джандиери, полковник Е. И. В. особого облавного корпуса.
— О, ваша светлость! если бы я! знала! если...
— Вы бы лучше Алексея Демьяныча поблагодарили, мадам Уртюмова! — вмешалась сестра, слегка захмелевшая от успокоительного; или это ей от фельдшера передалось? — Алексей Демьяныч у нас бог и царь, вашего Антошеньку, почитай, с того света вытащил!.. сами понимаете — пневмония, осложнения...
— Уртюмова? — память обдала тебя брызгами мартовской капели. Совпадения продолжались, ухмыляясь в лицо костяным оскалом белого
— Что вы!..
Ну да! мало ли на белом свете Уртюмовых!
— ...мой благоверный — Уртюмов Михаил Ермолаевич, сынок ихний. Второй год как переехали, из Мордвинска, провались он, окаянный, пропадом... А вы знакомы со свекром?
— Д-да, — ноги стали ватными, пришлось сесть на край свободной койки. — Н-на рояле ему играла... в ключницы подряжалась...
Мамаша-Уртюмова подхихикнула с угодливостью: ну как же-с, шутить изволит ихняя светлость! ай, до чего смешно! Следом хмыкнул фельдшер, тихонечко подхватил бледный до синевы Нюничка; и даже сестра милосердия, поклонница докторского таланта, мелко прыснула в ладонь.
Засмеялась и ты.
Ощущение нереальности происходящего захватывало целиком, пенилось в носу колкими пузырьками; ты подошла к окну, глянула на внутренний дворик, на стекла оранжереи, на кресло у клумбы, в котором скорчился больной старикашка, одетый почему-то не в пижаму, а в дорогой, сшитый у хорошего портного костюм...
Больной старикашка в детской лечебнице.
«Консультанту плохо...»
— Здравствуй, Король, — ты шепнула это еле слышно; Княгиня, ты даже не шепнула — просто подумала:
— Здравствуй, голый, несчастный Король...
И обернулась к сестре.
— Так говорите, с того света вытащил?
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Загляните в глаза сестре милосердия, загляните! Вот ведь какая интересная штука:
...сорока.
Сидит на ветке, трещит, не умолкает. Все думают — нарядом черно-белым да хвостом длинным похваляется. Или сплетни рассказывает. Ан нет, плохо люди о сороке думают!
Мальцов-сорочат в гнезде у птицы — не протолкнешься. Она-то трещит-трещит, да при этом все выглядывает: не крадется ли кто к гнезду? не обидит ли птенчиков несмышленых? Опять же жрут малыши в три горла: этому дала, этому дала, этому тоже дала — как не дать, свое ведь, родное!..
Забот у сороки — полон рот.
Так полон, что сама редко сытой бывает.
VIII. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или КОГДА УМИРАЮТ ЛЕГЕНДЫ
Кто затыкает ухо свое от вопля бедного,
тот и сам будет вопить, — и не будет услышан. Книга притчей Соломоновых
...ты шел.
Перед глазами колыхалось, подергиваясь дымкой нереальности, сонмище людей, совпадения громоздились скалами, и ты плохо соображал: где ты? когда ты? ты ли это вообще? Кого сейчас сосредоточенно пинают ногами хмурые сельчане? тебя? Даньку Алого? чужого парнишку, крестника Девятки Пиковой...