Ворожей Горин. Зов крови
Шрифт:
Женщина-фельдшер ничего больше вслух не сказала, но в спину мне явно прилетело несколько крепких пожеланий. Такое чувствуется даже на расстоянии. Впрочем, обращать на это внимания я не собирался. Моя совесть чиста, я мимо не прошел. Кем бы эта бомжиха ни была, она чья-то дочь, чья-то жена, мать или какая другая родственница. А что до фельдшера – тут уж кто на что учился. Выбрала такую профессию – будь добра испить сию чашу до дна со всеми вытекающими. И потом, у каждого своя судьба, каждый свой собственный крест несет. Мой, к примеру, крест – быть таким вот сердобольным и вечно за это получать по башке от суки, которую некоторые неразумные граждане судьбою величают. Вечно пожалею кого-нибудь, впрягусь, а после разгребаю за троих. И ведь знаю же, что чаще всего такое вмешательство в чужую судьбу боком выходит – нет же, все равно лезу и лезу. И так раз за разом, одни грабли за другими. Бэтмэн хренов…
На дежурство я, разумеется, опоздал. Третий раз за месяц. За такое по головке не погладит никто. Первой, естественно, начнет возбухать моя соученица, Настюха Ярцева, которой вместо своих трех «лежаков» наверняка еще и моих осматривать пришлось. Мы с ней одну палату на двоих ведем. Самую пожилую, к слову, палату. Туда сгружают весь «валежник» из приемки, а мы эти Авгиевы конюшни с Настюхой подчищаем. Чаще путем назначения правильного лечения и выписки, но бывает, что и в патологоанатомическое отделение своих «одуванчиков» отправляем. Редко, но все же бывает. Я, кстати, еще никого не «хоронил» и молил всех существующих богов на свете, чтобы меня сия участь миновала. Головой понимаю, что у каждого врача свое кладбище имеется, но все же всеми силами стараюсь отсрочить торжественное открытие сего заведения скорби в своей медицинской карьере.
За моей однокурсницей, разумеется, взбеленится и Любовь Владимировна Жабина, заведующая отделением кардиологии, где мы проходим ординатуру. Угадаете с трех раз ее погоняло?
Разумеется, не обойдется и без шпилек от тройки верных жабьих головастиков: Шпаги, Курицы и Борща – штатных врачей-кардиологов вышеупомянутого отделения кардиологии 13-й ГКБ. Они нас, ординаторов, якобы уму-разуму учат.
И, кстати, это не я такой невоспитанный – клички им, как, впрочем, и нам, ординаторам, придумала сама Жаба, так что я тут не при делах. На самом же деле наших незабвенных педагогов и наставников в миру звали иначе: Екатерина Валерьевна Шпагина, Татьяна Васильевна Курочкина и Жанна Викторовна Борщева. Вся святая троица – врачи высшей квалификационной категории. Жаль только, что с категориями не раздают человечность.
Впрочем, отвлекся. К врачам своим мы обращались, разумеется, по имени и отчеству, как того требует этика и деонтология. Лишь наша Жаба не снисходила до уважительного обращения к своим подчиненным и обращалась к ним исключительно по кличкам. Хотя, на мой взгляд, панибратское обращение к себе Жабы Владимировны наши врачихи действительно заслуживали. Уж не знаю почему, но с самого первого дня нашей ординатуры они принялись нас изводить. Их прямо хлебом не корми, дай довести своих ординаторов до истерики. И ведь как только они над нами не издевались: и клички придумывали, и личную жизнь нашу, нисколько не стесняясь, обсуждали вслух, и неудачами в работе тыкали, намекая на нашу лень, некомпетентность и никчемность… Мне-то что, я в армии служил, а вот моим соученикам действительно было тяжко.
Из свежих примеров могу привести вот историю. Где-то месяц назад, в середине декабря, готовились мы всей группой к новогоднему корпоративу. Дело было в пятницу. На работу мы все в приподнятом настроении пришли, предвкушая вечернее алкогольное возлияние и моральное разложение локальной группы индивидуумов. Но у нашего отделения на сей счет было иное мнение. Частенько такое бывает у медиков, потому-то мы и суеверные все до безобразия. Таракана не дави, сумки на стол не клади, корпоратив на пятницу не загадывай и так далее. В общем, в тот день в отделении было семь или восемь остановок сердца, троих мы в реанимацию отправили, а четверо померли у нас на руках. И что самое ужасное, все четверо были из одной палаты, курировал которую наш однокашник Саша Сойкин. Он, главное, и кардиологом-то не планировал становиться. Учился, как училось – не отлично, но и не ужасно, просто учился и все. Учился в надежде стать терапевтом и свалить в поликлинику к себе в Задрыщинск. Уж не знаю, чем ему там намазано было, но вот факт – планировал простым терапевтом работать на амбулаторном приеме. Разумеется, такое решение «недалекого» ординатора наши мегеры восприняли, как дар с небес. Сашка стал их «любимчиком». А в тот злополучный день перед корпоративом в его палате словно врата ада разверзлись. Бывает такое – не в Сашке дело, просто так карта легла. Но врачихи наши своего не упустили – довели они тогда парня чуть ли не до истерики. К вечеру на нем уже лица не было, поскольку висело на нем четыре посмертных эпикриза и четыре похода в анатомичку. Какой там, к черту, корпоратив после этого? И нет бы парня поддержать… А вот хрен! Последняя шутка, которую отпустила в тот день Шпага, звучала приблизительно так:
– Сашок, ты б взял маркер да над палатой своей написал девиз на латыни: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»
Как Сойкин не свихнулся в тот день, я так и не понял. На корпоративе мы его водкой отпаивали всей группой. И это притом, что он вообще никогда не пил крепкого алкоголя. Довели парня, одним словом…
В общем, занимались наши доктора неприкрытой травлей и откровенным буллингом. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. В глаза мы им, разумеется, ничего и никогда не говорили, никаких бунтов не замышляли. Да и что, собственно, можно сказать тем, от кого зависят твои итоговые оценки? В целом за полгода ординатуры мы к такому обращению привыкли и даже иногда подыгрываем нашим кураторам. Но в душе все же ненавидим эту троицу лютой ненавистью и уже считаем дни до того момента, когда все это закончится.
Говоря «мы», я имею в виду себя, Григория Горина, двадцати восьми лет от роду, и свою группу из одиннадцати ординаторов первого года. И учиться нам в этом гнилом, (чего уж греха таить) отделении осталось еще полгода. Так что расслаблять булки пока рановато. Второй год ординатуры обещал быть куда проще, поскольку там мы начнем выбирать специализацию и сменим восемь отделений за год.
Черт, сегодня еще и понедельник, вспомнил я, проходя через КПП и ныряя в неприметную дверь, ведущую в подвал нашего корпуса. Косяк – наш замглавврача по лечебной части – наверняка с меня скальп снимет за пропуск его еженедельной конференции, которую мы за глаза называли не пятиминуткой, а «пятипобудкой» (там, как вы поняли, не «побудка», а другое созвучное этому слово употребляется). Ну и хрен с ним, достал. Что он мне сделает? В очередной раз унизит? Дежурить заставит? Так у меня этих дежурств и без того выше крыши. Я в этой больнице еще и подрабатываю – дежурю сутки через трое в паллиативном отделении. Работенка непыльная, и платят неплохо, поскольку работа в паллиативе считается психологически тяжелой. Много смертей, много вскрытий, много посмертных эпикризов. А по факту мне всего-то нужно ночь в отделении отсидеть да скорректировать лечение, если что внезапное случится. На крайний случай – вызвать реаниматолога (это если кто из пациентов крякнуть надумает), ну и «покачать», разумеется, «помирашку» до его прихода. В такие ночи, правда, приходится принимать участие и в других реанимационных мероприятиях, как то интубация, искусственная вентиляция легких или же катетеризация мочевого пузыря, но случается такое нечасто, так что я привык.
– А ты не торопишься, как я погляжу, – первой встретив меня на этаже, съязвила Шпага. Женщиной она была вполне себе… Как говорится, все было при ней, но вот характер… – Борщ тебя уже ждет не дождется. Обещала кастрировать прилюдно. Она твоей Ирочке всю маковку прогрызла, – тут Шпагина резко скривилась и даже демонстративно отшатнулась. – Фу… А чем это от тебя воняет, Гриш?
– Форс-мажор у меня, – буркнул я в ответ и быстро нырнул в ординаторскую. Нужно было переодеться (запашок от меня действительно был еще тот, спасибо бомжихе) и хлебнуть чего-нибудь горячего. Замерз я все-таки крепко.
– О, явление Христа народу! – тут же взялась песочить меня Жаба, но, осознав, что весь ее труд пропадает даром (в ординаторской никого, кроме нас двоих, не было), выключила фонтан своего остроумия и просто спросила: – Гришенька, а у тебя вообще личная жизнь планируется, или как?
– Доброе утро, Любовь Владимировна, – дежурно улыбнулся я Жабе и побрел к своему шкафчику переодеваться. – Вы это с какой целью интересуетесь?
– Да Косяк, эмм, тьфу ты… – она притворилась, что оговорилась, и тут же поправилась. – Косяков про тебя на конференции вспоминал.
– Недобрым словом, полагаю?
– Интересовался, какое из воскресных дежурств ты себе возьмешь за прогул, хочет лично в этот день приехать и в глаза тебе посмотреть.
– Ну да, как же, приехал один такой в свой выходной…
– Нет, Гриша, ты не прав, Кирилл Иванович человек хоть и занятой, но за своих ординаторов всегда горой. Он так сегодня переживал за тебя, что даже забыл все слова… кроме матерных. Ты б забежал к нему, показался. Мол, все со мной хорошо, Кирилл Иванович, не извольте беспокоиться.