Воры в доме
Шрифт:
Глава шестнадцатая,
которая называется «Ход конем»
Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном.
На столе перед Шариповым лежал бланк протокола розыска с напечатанными в типографии признаками «словесного портрета», так что оставалось их лишь подчеркнуть. Этот словесный портрет был некогда разработан
«Рост: высокий (свыше 170 см), низкий (до 165 см), средний, очень высокий, очень низкий».
Шарипов подчеркнул — «низкий».
«Фигура: толстая, полная, средняя, худощавая, тонкая».
«Тонкая».
«Плечи: приподнятые, опущенные, горизонтальные».
Он поколебался и подчеркнул — «опущенные».
«Шея: короткая, длинная, заметен зоб, выступает кадык».
«Длинная».
«Цвет волос: светлые, русые, темно-русые, черные, рыжие, с проседью, седые».
«Русые».
«Цвет глаз: голубые, серые, зеленоватые, карие, черные».
Он жирно подчеркнул — «голубые».
«Лицо: круглое, овальное, прямоугольное, треугольное, пирамидальное, ромбовидное».
Он попытался представить себе пирамидальное лицо, пожал плечами и подчеркнул — «овальное».
«Лоб: высокий, низкий, прямой, скошенный, выступающий».
«Средний, — подумал Шарипов, — средний». И подчеркнул — «низкий, прямой».
«Брови: прямые, дугообразные, широкие, узкие, сросшиеся».
«Дугообразные, узкие».
«Нос: малый, большой, толстый, тонкий, широкий. Спинка носа: вогнутая, прямая, выпуклая, с горбинкой. Основание носа: приподнятое, горизонтальное, опущенное».
Он подчеркнул — «малый, тонкий, прямая, горизонтальное».
«Рот: малый, большой. Углы рта; опущены, приподняты».
«Малый, приподняты».
«Губы: тонкие, толстые, отвисание нижней губы, приподнятость верхней».
Он задумался и подчеркнул — сначала «тонкие», а затем «толстые».
«Подбородок: скошенный, прямой, выступающий, раздвоенный, с ямкой, с поперечной бороздой».
Он подчеркнул — «окошенный».
«Уши: малые, большие, овальные, треугольные, квадратные, круглые. Оттопыренность ушей: верхняя, нижняя, общая. Мочка уха: сросшаяся, отдельная, наклонная, угловатая, овальная».
Шарипов подчеркнул — «малые, овальные, отдельная, овальная».
«Особые приметы: физические недостатки, увечья, повреждения, наросты, бородавки, пятна, рубцы, болезненные движения тела, плешивость, асимметрия лица, татуировка».
На оставленной пустой строчке Шарипов написал: «Правая бровь немного выше левой».
Он снова пересмотрел «словесный портрет». Как мало общего имел он с оригиналом! У нее были синие, а не голубые глаза. И маленькие уши легко краснели, словно освещенные изнутри розовым светом. Она была очень красивой, его Ольга, и никакой словесный портрет не мог дать представления о ее весенней, ликующей красоте.
«Розыск, —
Когда он был на фронте, бывали дни и недели, когда он ощущал такую усталость, что думал: «Хоть бы меня ранило. Не сильно. Чтоб только полежать сутки в полевом госпитале. Отоспаться. Или заболеть…» И завидовал тем, кого легко ранили: отоспятся.
Сейчас у него было такое же чувство страшной, бесконечной усталости, и он поймал себя на том, что завидует лейтенанту Аксенову. Аксенов заболел, простудился, кажется, и попал в госпиталь.
«Но это Аксенову можно заболеть, — думал Шарипов. — А мне нельзя. Мне нужно работать. Мне очень нужно работать на этой проклятой, на этой замечательной работе, где нет никаких правил, где все неизвестно. Где все и всегда неизвестно».
«Боже мой! — думал он. — Можно вычислить орбиту спутника, можно разложить на части атом. Но простейшая вещь — кто из этих туристов бросил в почтовый ящик письмо — узнать нельзя. Нет методов, которые бы помогли это узнать. И если мы будем работать и даже узнаем, кто из них мог бросить это идиотское письмо, то и это ничего не даст. Но нужно работать. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», — как писал Каверин. Хорошие, смелые слова. Их следовало бы повесить в вестибюле управления. Бороться и искать… А болеть может себе позволить только Аксенов».
Он избегал говорить с Ольгой об Аксенове. Черт побери, а ведь он побаивался Аксенова. Не Аксенова, а прежних отношений между ним и Ольгой.
«Говори прямо — не отношений, а любви, — поправил он сам себя. — Однолетки. Вместе учились, много общих знакомых. Им, наверное, всегда легко друг с другом. А мне, когда мысли заняты другим, приходится притворяться. И Ольга, вероятно, это чувствует. Когда бы не моя работа… но это всегда так будет».
«Хватит, — подумал Шарипов. — Ольгу я люблю. И никому не отдам ее. Но что Аксенов в госпитале — это нужно будет ей сказать. Нельзя не сказать».
Он поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер Ведина, хотя их комнаты были рядом.
— Уже вернулся? — спросил Шарипов. — Я сейчас зайду.
Спор их начался в кабинете Ведина, когда они оба склонились над картой, сплошь заполненной коричневой краской, то более темной, то более светлой.
Для себя Ведин всегда знал: вот этот шар можно забить, а этот нельзя. Знал он это потому, что опыт прежних игр на бильярде показал, что такой шар ему случалось забивать, а такой он пробовал, но это оказывалось невозможным. Но он редко мог определить, по какому шару ударит Шарипов, и почти никогда не знал, упадет ли в лузу шар, по которому бил Шарипов, или не упадет. Удары Шарипова всегда бывали неожиданными, а комбинации иногда казались совершенно немыслимыми.