Воры в доме
Шрифт:
«При язвах, ранах, экземах берется масло арчовое пополам с льняным (джигирным) и настаивается на зверобое и чистотеле».
«При болезнях печени зверобой, бессмертник (бобуна) и кора крушины (обязательно не свежая, прошлогоднего сбора) заливаются сырой водой на ночь. Утром прокипятить и пить пять раз в день по пиале».
«При поносе — чай из зверобоя и тысячелистника (хазанбала)».
«От глистов — тыквенные семечки (кадудона), очищенные, не жареные, четыре стакана, после них ревень (чукри)».
Чтоб как-то поставить все на место, Ашурова спросила:
— А базрулбач вы
— Что это — «базрулбач»? — немедленно заинтересовался Маскараки.
— Белена.
— Употребляю. Правда, очень редко, — спокойно, очевидно не подозревая ловушки, ответил мулло Махмуд. — Я готовлю настойку на листьях, собранных во время цветения. Даю две капли на ложку воды при конвульсиях.
— Вам известно, что это яд?
— Известно.
— И все-таки вы…
— Нужно прикрепить к нему врачей, — решительно перебил заведующую райздравотделом Маскараки. — Чтоб они по-настоящему занялись изучением опыта этого человека. Травы мы действительно продаем в аптеках. А как их применять, знаем очень мало…
— Ну, мы об этом еще поговорим отдельно, — отрезала Ашурова.
Так, подготовленная Ашуровой победа обернулась поражением, что, как заметил про себя мулло Махмуд, случалось уже не раз и с более крупными стратегами и в более значительных сражениях.
Когда посетители ушли, мулло Махмуд вынул из картонной коробки пучок сухих кудрявых листьев индийской конопли и принялся готовить для себя анашу. Он видел однажды в Англии темный, похожий на мозольный пластырь наркотик, но лишь здесь, в Таджикистане, научился его приготовлять. Это было не слишком сложное производство.
Он натянул на большую глиняную глазированную чашку кусок грубой ткани — маты и стал протирать сквозь нее листья, как сквозь сито. На дно чашки осела зеленая пыль. Он собрал ее пальцами, и она склеилась в плотный комок величиной со сливу. Он снова расправил ткань над чашкой и протер остатки листьев вторично. На этот раз собранная им пыль склеивалась хуже и представляла собой уже «второй сорт». Теперь для того, чтобы довести первый сорт до высшей кондиции, следовало завернуть комок анаши в тряпочку и положить на дно сыромятного башмака. Если так походить с неделю, анаша, перемятая босой пяткой, приобретает тот темный цвет и плотную консистенцию, которые так ценятся любителями этого наркотика. Впрочем, он предпочитал анашу, не доведенную до высшей кондиции.
Устроившись на сложенном вчетверо одеяле и втягивая в себя приторный дым, он, как, впрочем, и многие другие, думал, что в любую минуту мог бы отказаться от своей привычки к наркотику, но не хочет этого. Так же, как не захотел отказаться от привычки жить. Даже здесь. Даже в этом кишлаке.
Помнили ли люди, которые его окружали, что мулло не только его звание, а в какой-то степени и занятие? Едва ли. Слишком прочной и безупречной была его слава целителя. Недаром к нему приезжали из далеких районов и даже из Узбекистана. Даже в очень далеких кишлаках его звали мулло Букрот — арабизованной формой греческого имени Гиппократ — врача, оказавшего большое влияние на развитие восточной медицины. Если бы он брал плату за лечение, он бы мог сколотить порядочное состояние.
Мулло Махмуд вспомнил, как однажды на рослом, откормленном коне к нему приехал старик в нарядном халате из банораса — серовато-белой полушелковой ткани с муаровым
Мулло ответил, что не сможет. Нужно, чтобы племянник сам приехал к нему. А если он настолько болен, что не может приехать, то следует обратиться в поликлинику.
Старик снова долго рассуждал о погоде, о видах на урожай и отгонных пастбищах, а затем, словно между прочим, заметил:
— Нет, приехать мой племянник не сможет. Но я могу рассказать все признаки его болезни.
Он долго рассказывал об этих признаках.
Мулло Махмуд колебался. Судя по всему, это было какое-то заболевание печени.
— Но ваш племянник работает? — спросил он наконец. — Ходит? Делает все, что полагается делать мужчине? Ездит верхом? Или лежит в больнице?
— Нет, нет. Он здоров, только иногда у него бывают боли.
С благодарностью, двумя руками взял старик из рук Махмуда завернутую в газету сушеную траву и трижды повторил инструкцию, как ее применять.
Через две недели он приехал снова и пригнал двух жирных гиссарских баранов с пудовыми курдюками.
— Я не беру платы за лечение, — отказался мулло Махмуд.
— На этот раз вы должны будете взять, — решительно возразил старик. — Мой племянник раис. Председатель райисполкома. Он не поверил сначала в ваше лекарство и дал его на пробу в аптеку. Но в аптеке сказали, что это хорошие травы. Пусть принимает. И вот он здоров. Неужели вы захотите обидеть раиса?
Да, он многих людей спас от поноса, от язв на теле, от экзем и глистов. Многим помог. Но ведь приехал он сюда совсем не для этого. Он приехал сюда, чтобы помочь этим людям создать здесь новый центр восточной культуры, который — как знать — совместит когда-нибудь в себе достижения западной цивилизации с восточным, воспитанным тысячелетиями интеллектом.
Что ж, здесь сложился новый центр восточной культуры. Но, чуждый и враждебный мулло Махмуду, сложился без его участия и вопреки воле тех, кто его сюда послал.
Он прибыл сюда в те дни, когда Черчилль — и не только он, — когда все руководители государства, армии, разведки были убеждены, что Советский Союз не устоит. Когда они были уверены в том, что распадется и фашистская Германия и Советская Россия. Что в этой войне они раз и навсегда уничтожат друг друга. И вот тогда-то была выдвинута ответственнейшая задача — собрать силы, которые в этих обстоятельствах могли бы сохранить советскую Среднюю Азию для западного мира.
Кем должен был быть человек, на которого возложили такую задачу? Партийным или хозяйственным деятелем? Научным работником? Или инженером? Нет, скорее всего мусульманским священнослужителем, который мог бы объединить вокруг себя людей на религиозной почве.
Было признано, что Френсис Причардс является для этого самым подходящим человеком. В свое время он закончил Оксфорд, продолжал учебу в Египте и Иране и считался одним из самых способных молодых ученых-ориенталистов.
Френсиса манил Восток. Внешне сдержанный, трезвый и молчаливый, в душе он был романтиком и мечтал стать новым Лоуренсом. Довести до победного конца его миссию. Он учился в том же колледже, который закончил Томас Эдуард Лоуренс, он не расставался с портретом этого загадочного человека.