Восемь минут тревоги (сборник)
Шрифт:
Мелкая испарина, выдавшая слабость, покрыла его лоб, лицо побледнело, но глаза Хаятоллы сияли возбуждением и гордостью, что и он может для чего-нибудь пригодиться, чем-то помочь… Однако, к его удивлению, мужчины, ничего не разглядев в его чертеже на дощатом полу, остались безучастны. Тогда Хаятолла принялся их тормошить.
— Да вот тут же, вот где проходит тропа, неужели не видите? — попеременно тыкал он пальцем то в мыльную обертку, то, захваченный азартом, передвигал по полу шомпол. — Я по ней сам ходил, я не вру… Не верите?
Олим легко поднял его с пола, перенес и уложил в постель, напрасно пытаясь подоткнуть одеяло под охваченного ознобом возбуждения Хаятоллу.
— Дело не в том, пойми… — Олим был удручен не меньше Хаятоллы, старательно подбирал слова, чтобы ненароком не обидеть мальчика. — Мы тебе очень верим. Только без карты, настоящей карты, мы как слепые. Ведь горы не для прогулок, душманы контролируют на подходах к своим норам все ущелья, все перевалы. Уверен, по тропе можно пройти. Но еще никто из сорбозов не бывал в лагере Ахмет-хана, а идти туда наугад — значит напрасно терять людей. Теперь ты все понял, рафик?
Хаятолла снова дернулся, скулы его напряглись.
— Не надо карты. Я могу провести по тропе.
Мужчины переглянулись, и Хаятолла, угадывая их сомнение, воспрянул духом.
— Рафик Олим, возьмите меня с собой. Умоляю: возьмите! — Упрямство и решимость были на его лице, губы дрожали. — Без меня все равно вам не обойтись.
Олим грустно покачал головой.
— Я не могу тобой рисковать. Это взрослое дело, мальчик, и оставь его нам. Твоя забота сейчас — учиться. А уж врагов мы как-нибудь одолеем и сами.
Лучше бы он не произносил этих слов!.. Хаятолла враз как-то сник, еще больше насупился и негодующе отвернулся к стене. Ему, пуштуну, не доверяли, оберегали, будто маленького. Позор!
Снова ласково, примирительно заговорил Березин:
— Я слышал, Хаятолла, ты хотел бы стать археологом или дорожным мастером. Это правда?
Мальчик обиженно пожал плечами и не ответил. Лежал, вслушиваясь в металлическое дребезжание вмонтированного вместо форточки кондиционера, и кусал губы.
— Я мог бы тебе помочь, у меня немало друзей среди археологов. Есть и знакомые дорожники. Да и в Департаменте нашлась бы для тебя работа. Как, хочешь?
— Я хочу… — медленно, будто через силу проговорил Хаятолла, — видеть отца. Почему меня не пускают? Я хочу спросить у него, зачем он так сделал? Скажи, Олим, зачем? И почему ты не хочешь взять меня с собой?
Олим и сам нервничал, хотя старался казаться спокойным, не давал воли раздражению.
— С чего ты взял, будто я не хочу? Просто я обязан, пока ты остался один и пока твой отец в банде, заботиться о тебе, опекать. Ты же знаешь, человеку нельзя оставаться одному — пропадет. И не надо упорствовать, иначе я могу рассердиться.
— А Зарин — он что, зря подставлял свою голову? — почти выкрикнул Хаятолла.
— Значит, ты и это слышал? — Олим опустил руки, которыми все еще безуспешно пытался укрыть мальчика потеплей. — Это нехорошо, скверно — подслушивать взрослые разговоры. Я тобой недоволен.
— Ну, Олим…
— Если что-нибудь можно сделать, если мне разрешат, я обещаю, что возьму тебя на операцию. Договорились?
Хаятолла поспешно кивнул, опасаясь, как бы рафик Олим не передумал, под каким-нибудь предлогом не отказался от своих слов.
— Только ты потерпи. Такие дела сгоряча не решают. Ты меня слышишь? Сегодня отдыхай, а к утру что-нибудь прояснится.
Бесконечно тянулись для Хаятоллы остаток дня и долгая-предолгая ночь в тесной комнате Олима, куда сквозь двойные стекла не проникали ни звуки далеких выстрелов, ни ночные песни цикад… Вскоре после разговора, почти насильно накормив Хаятоллу, мужчины ушли, оставив мальчика наедине с его бесконечными, тягостными думами, наедине с самим собой.
Уже перед рассветом Хаятоллу, так и не сомкнувшего глаз, прошиб холодный пот. «Как же это я сразу не вспомнил? — отчаянно ругал он себя. — Ведь тропа заминирована, я сам видел, как бандиты ставили мины, целых пять штук. А без меня их никто не найдет. Олим! Где ты, рафик Олим?..»
Еще медленней, еще невыносимей потянулись минуты, полные горечи и страданий. Порою Хаятолле казалось, что все уже давно ушли расправляться с бандой, а его оставили одного, бросили, чтобы не обременять себя лишней обузой. Ушли, совершенно не ведая, что их ждет на тропе…
Мальчик бросился к двери, но она оказалась запертой, не поддавалась. Он метнулся к окну. Однако оно тоже было запечатано наглухо, и стекла, за которыми виделась пыль и несколько высохших насекомых, слегка звенели от неустанной работы кондиционера, нагнетавшего в жилище Олима живительную прохладу.
— Выпустите меня отсюда! — с криком забарабанил Хаятолла по двери. — Немедленно выпустите меня или я разобью дверь…
Он по-кошачьи, быстро прыгнул назад, к низенькому столику, подхватил его за ножки, намереваясь вышибить им доски, но дверь сама, будто по волшебству, распахнулась, и на пороге, высвеченный солнцем, появился Олим.
— Зачем ты оставил меня одного? Зачем? — с плачем бросился к нему мальчик. — Я думал, вы все ушли…
— Немедленно вытри слезы и перестань хныкать! — не на шутку рассердился Олим. — Тоже мне, пахлавон. Сердце у тебя в груди или глина?
Хаятолла чуть ли не до крови прикусил нижнюю губу, старательно показывая, что слез больше нет и он не плачет.
— Вот и хорошо. Умница. Встречай-ка лучше гостя.
Олим уступил дорогу, и следом за ним в комнату вошел, скрипя новенькими ремнями портупеи и кожей высоких ботинок на шнурках, военный, чем-то неуловимо похожий на Олима. Хаятолла в изумлении открыл рот.
— Салам алейкум! Давай твою руку, герой, — поздоровался вошедший. — Меня зовут Рашидом. Я командир оперативного батальона ХЛД. Наслышан о твоих подвигах. Молодец! Не страшно было?