Восемь минут тревоги (сборник)
Шрифт:
— Мама!..
Собственный крик оборвал его сон, вызволил из липких пут страха, и Хаятолла поскорее открыл глаза. Над ним с тревогой и озабоченностью склонялся Олим, ладонь у него была прохладной и приятно студила лоб.
— Что с тобой, пахлавон? Тебе больно? Ты весь горишь. Может, дать попить?
Неровно дыша и вздрагивая, веря и все еще не веря в свое освобождение, Хаятолла молча повел глазами по незнакомой комнате. Прямо перед ним, на противоположной стене, выкрашенной простой масляной краской, выделялся на лоскуте материи разноцветный герб нового Афганистана и висел стволом вниз довольно потертый, немало послуживший автомат. Мальчик переместил взгляд правее и заметил, что кроме Олима в комнате находился еще один мужчина, явно знакомый Хаятолле.
«Да он же из Департамента газовой промышленности!» — радостно припомнил Хаятолла, с облегчением отделываясь от мрачных картин только что пережитого ужаса. И единственным, что еще связывало его с недавним кошмаром сна, оставался тот же ровный усыпляющий звук, льющийся откуда-то сверху, от окна.
— Ты кричал, Хаятолла, звал маму, — ласково заговорил с ним Олим. — Тебе приснилось что-то дурное? Что-нибудь страшное?
Светловолосый человек из Департамента газовой промышленности улыбался, подбадривал Хаятоллу.
— А вот мы его сейчас накормим как следует борщом, Я все страхи пройдут, как рукой снимет. Ел когда-нибудь настоящий украинский борщ? О, это такое блюдо…
Хаятоллу по-прежнему занимал непонятный звук, манила и зачаровывала его неразгаданная тайна.
— Что это жужжит? — показал он глазами на окно.
— Жужжит? Где? А! Это… — Мужчина замялся, отыскивая на родном для Хаятоллы языке подходящее слово, но, так и не найдя его, пояснил по-своему: — Это такая штука, чтобы в комнате было прохладно. Кондиционер.
— Кондиционер, — твердо повторил Хаятолла, будто пробовал чужое слово на вкус.
У мужчины от удивления высоко поднялись брови. Он оглянулся на Олима и, снова обращаясь к мальчику, по-учительски, с нажимом, произнес:
— Парабеллум!
— Парабеллум, — довольно чисто выговорил Хаятолла, облизывая пересохшие губы.
— Параллелограмм!
Хаятолла немного поразмыслил и уже без прежней уверенности, по слогам повторил:
— Па-рал-лело-грамм…
Олим почему-то встревожился, снова провел ладонью по горячему лбу мальчика, укоризненно покачал головой.
— Ты отдыхай, не напрягайся. Тут твои друзья, и поэтому забудь обо всем.
— Извини, Хаятолла, я не нарочно. — Светловолосый человек виновато улыбнулся. — В самом деле, нечаянно. Удивил ты меня. А меня ты еще не забыл? Помнишь, как приходил к нам с Людочкой в Департамент? Ты еще разыскивал своего дядю… Тогда представиться было недосуг, так что давай знакомиться теперь. Не возражаешь? Я друг Олима, а значит, и твой друг. Зовут Николаем Александровичем. Николай Александрович Березин. Запомнишь?
Какая-то упорная, неотвязная мысль не давала мальчику покоя, мешала думать и говорить. Он беспокойно огляделся, еще раз задержав взгляд на автомате и национальном гербе; морща лоб, силился вспомнить, однако мысль ускользала, и мальчик нервничал.
Олим по-своему воспринял его встревоженность, склонился ниже.
— Может, и впрямь поешь? У меня остался плов, правда, холодный. Так ведь разогреть недолго. Есть еще банка компота из ананасов. Как, Хаятолла? А то хочешь, — усердно исполнял он роль няньки, — позовем Людочку. Она у нас особенная. Красивая.
— Рафик Олим, ты… видел отца?
Олим откинулся на спинку стула, исподлобья взглянул на Николая Александровича, в замешательстве не зная, что отвечать.
— Тебе сейчас вредно волноваться, Хаятолла. И не надо. Лучше постарайся уснуть. Поверь, когда человек спит, силы его прибывают…
— Где мой отец? — перебил его Хаятолла, и болезненная дрожь снова прошла по его маленькому телу. — Что с ним? Бандиты… там было много бандитов. Их перехватили, Олим?
Сквозь смуглую кожу щек мальчика проступил румянец. Глаза, как бы подернутые матовой дымкой истощения и болезни, маслянисто блеснули. Он поскорее отвернулся к стене, где над кроватью висел на гвоздях старенький, с жестким ворсом, коврик. Недетское чувство опасности подсказывали мальчику, что от него что-то скрывают; неизвестность и умолчание Олима все сильнее тяготили его, отдавая во власть тревоги и переживаний.
— Его… убили? — прошелестели, словно невесомые листки бумаги, его губы.
— Нет, Хаятолла, что ты, успокойся. Он жив. — Олим твердо повторил: — Жив. На этот раз банде удалось уйти. Ахмет-хана кто-то предупредил о засаде, и он не стал испытывать судьбу, оставил богатый кишлак почти нетронутым, а сам поскорее удрал на машине. Хорошо, что безвинные дехкане не пострадали. Ведь Ахмет-хан, как ты знаешь, никого, не щадит…
Мягкий бархатный голос Олима, от которого по груди мальчика разливалось блаженное тепло и успокоение, убаюкал Хаятоллу. Он незаметно для себя закрыл глаза, и сон опять подхватил исстрадавшееся, ноющее тело мальчика, словно пушинку ветер, повлек Хаятоллу из прохладной комнаты с кондиционером в иссушенную зноем пустыню, в уже минувшие страдания и ночь… Ему опять пригрезился безлюдный родной кишлак, над которым обреченно, с плачем и стонами, носились стаи летучих мышей и настырно выл чуть ли не под самым дувалом шакал. Опять он искал и не находил у родных стен спасения от неутомимых своих преследователей, от бед, свалившихся на его голову.
«Ничего, скоро настанет утро, и все пройдет», — успокаивал себя мальчик, хотя прекрасно знал, что утра ему не дождаться: рядом бродили его мучители, посланные с гор отцом. Их шаги неотвратимо приближались, были совсем рядом…
«Мама, мне страшно!..» — взмолился Хаятолла.
«Потерпи, сынок, я иду…»
«Мама, мне страшно!» — еще громче сказал мальчик в пустоту, стискивая зубы, чтобы не закричать.
«Я здесь, мой мальчик, не бойся…»
Откуда-то сверху слетал к перепуганному мальчику родной голос, даруя Хаятолле надежду на избавление от мук.
Мама стояла рядом, совсем невидимая в темноте, но ощутимая близко, ласково ворошила его вихры на макушке и успокаивала. Пахло от нее теплом и домом, и Хаятолла прижимался к матери все тесней, чувствуя при этом, как пропадает дрожь.
«Видишь, я с тобой. Теперь я никуда от тебя не уйду. Успокойся, мой мальчик, забудь свои страхи. То ветер скулит во дворе, шарит в щелях. Ты не обращай на него внимания. Просто он решил с кем-нибудь поиграть, ведь и ветру тоже бывает иногда одиноко, вот он и ищет себе товарища…»