Восемь трупов под килем
Шрифт:
— Поверьте, это его собственная инициатива, — взмолилась Ирина Сергеевна. — Я здесь совершенно ни при чем. Я не убийца…
— Вы не убийца, — подумав, согласился Турецкий. — Вы хрупки, пугливы, интеллигентны, нежнейший цветок. Однако авантюрная жилка в вас присутствует, иначе вы не отдались бы Глотову в холодильнике при всем стечении народа. Сожалею, Ирина Сергеевна, но я случайно проходил мимо. Слово «случайно», прошу заметить, я употребляю без кавычек. Расслабьтесь, я никогда не подозревал вас в чинимых на яхте злодеяниях. Живите спокойно. Вас ждут блестящие перспективы и безбедная жизнь. Уж с деньгами покойного мужа, я думаю, вы с вашим умом разберетесь.
Ирина Сергеевна закрыла глаза.
— Потрясающе, — восхищенно
Наступило гнетущее молчание.
Турецкий рассматривал их, как невиданных зверушек, а они опускали глаза, волновались и многое бы отдали за то, чтобы провалиться сквозь землю. Даже невиновный в щекотливой ситуации почувствует себя не в своей тарелке. Доказывай, что ты не верблюд… Лаврушин судорожно обнял жену, она напряглась, словно ее обнял посторонний мужчина. Турецкий смерил их загадочным взглядом, виновато улыбнулся Ольге Андреевне — мол, не принимайте близко к сердцу. Посмотрел на чету Буи. Николь беспокойно повела худыми плечами, а Робер вдруг яростно зачесался — словно собака, страдающая от блох.
— Эй, Мегрэ, не надо так смотреть… Вы что это думаете?
Николь покосилась через плечо — словно прокладывала дорогу, куда бы шмыгнуть. Турецкий укоризненно покачал головой, перевел взгляд на последнюю парочку — Феликса и Герду. Последняя вдруг резко вспомнила, что она еще не все перебрала в своей сумке, резко чиркнула «молнией», зарылась в нее обеими руками. Феликс облизнул побелевшие губы, судорожно сглотнул. Сделал попытку улыбнуться, но улыбка получилась какой-то однобокой и более похожей на гримасу мертвеца.
— А вы умеете, Александр Борисович, держать аудиторию в напряжении, — пробормотал он. — Вам бы в лекторы идти. Куда-нибудь на кафедру криминальной психологии…
— Не существует такой кафедры, Феликс, — вкрадчиво произнес Турецкий. — Вы уверены, что это все, что вы хотите сказать?
— О, майн гот… Вы с кем сейчас разговариваете?
Проницательная улыбка, как видно, удалась. Феликс в страхе задрожал. Турецкий водрузил тяжелый взор на последнего участника событий — матроса Шорохова. Этот тип предпочитал отмалчиваться. Смотрел угрюмо, не моргая, не отрывая глаз, не выдавая волнения, но волнение было, о нем говорили побелевшие костяшки пальцев, сжатых в кулак.
— Послушайте, сыщик, — проворчал Шорохов осипшим голосом, — да, ваши штучки производят впечатление. Но, может, хватит? Покажите пальцем, кто, по вашему мнению…
— А эти люди уже догадались, что я обо всем знаю, — резко перебил Турецкий. — Они уже созрели, чтобы выдать себя. Они уже поняли, что их затея не прокатила. Вернее, прокатила, но благодаря заслугам других. Но воспользоваться этим везением они уже не смогут, они надолго сядут. Вы готовы, господа? Скоро рассвет — время, к которому я обещал покойному Игорю Максимовичу развенчать убийц. Проявим уважение к покойному? Итак?
Заплакала навзрыд Ольга Андреевна. Все недоуменно на нее уставились.
— Уже лучше, — усмехнулся Турецкий, — вы вникли в ситуацию, Ольга Андреевна.
Вспыхнул, как маков цвет, Лаврушин. Яростная гримаса перекосила сморщенное лицо.
— Послушайте, вы в своем уме? — он отпустил жену, начал приподниматься. — Да какое вы имеете право?…
— Сидеть! — рявкнул Турецкий. Лаврушин рухнул обратно и тяжело задышал.
— Держите руки перед собой, — предупредил Турецкий. — И вас, Ольга Андреевна, это касается. Шорохов, обыщите Ивана Максимовича. Герда — Ольгу Андреевну. Быстро и тщательно. А вам лучше не шевелиться, господа подозреваемые.
Герда подскочила, отбросив свою сумку. Озадаченно почесав затылок, поднялся Шорохов.
— Всю одежду, — подсказал Турецкий, — все труднодоступные места. Не будем смущаться при этом, дело, в принципе, серьезное.
— Нет у него ничего, — проворчал Шорохов, обхлопав карманы остолбеневшего Лаврушина.
— У
— Уже избавились от пистолета? — улыбнулся Турецкий. — А и правильно, зачем таскать его с собой, если дело сделано другими?
— Мы не понимаем, — плаксиво промямлил Лаврушин, — что это значит?
— Да все вы понимаете, — отмахнулся Турецкий, — финал настал, а если не верите, Ольга Андреевна вам все популярно объяснит. Она уже готова облегчить душу.
Женщина подняла на него заплаканные глаза. В них было все: боль, раскаяние, отчаяние — все что угодно. В них не было только ненависти к разоблачившему их сыщику.
— Потрясающе, — прошептал Феликс, — моя несерьезная версия попала в самое яблочко.
— Можете забрать мои лавры, — разрешил Турецкий, — и использовать историю на полную катушку. Вы были правы, история знает подобные случаи. Что случилось, Ольга Андреевна и Иван Максимович? Почему вы решили избавиться от Голицына? Вроде родственник, брат, все такое?..
— Оленька, молчи, — процедил Лаврушин, — он сам не ведает, что говорит. Молчи, умоляю, у него нет доказательств.
— Доказательств нет, ты прав, Ванюша, — голос Ольги Андреевны отвердел — усилия воли не пошли насмарку. — Но это мы, и с этим грузом нам теперь доживать…
— И вновь аналогичная ремарка, — вставил Феликс. — Убедительных улик, свидетельствующих против Лаврушиных, разумеется, нет. Есть интуиция, наблюдательность и косвенная мелочь, над которой даже «необстрелянный» адвокат будет долго смеяться. Так что можете рассказывать смело, Ольга Андреевна, сомневаюсь, что вас с супругом привлекут. Если сами не захотите. Диктофона здесь, разумеется, нет, а если бы и был — не улика для суда.
— Оленька, молчи… — шипел Лаврушин.
— Феликс, вы словно бы вступаетесь за преступников, — упрекнула Герда. — Эти люди убили нескольких человек, а вы так говорите…
— Не думаю, что они собирались убивать такую толпу, — возразил Феликс.
— А я вообще ничего не понимаю, — убежденно заявила Николь.
— Почему… вы их стали обвинять? — коряво сформулировал архиважный вопрос Робер Буи.
— Феликс прав, — пожал плечами Турецкий, — интуиция, наблюдательность, косвенная мелочь. Я удивился еще позавчера утром, почему женщина в пасмурную погоду носит солнцезащитные очки. Вы сидели в них на палубе, Ольга Андреевна — помните, когда я впервые появился? Разумеется, вы уже знали, что ваш сын мертв. Вы сильный человек, но не настолько, чтобы утаить свою душевную трагедию. Вы могли справиться с лицом, но не могли справиться с глазами. Вы хотели, чтобы никто не видел ваших глаз. Вы объяснили это тем, что от сильного ветра у вас слезятся и краснеют глаза. Но в тот же день я видел вас без очков, вы стояли на пронизывающем ветру, и глаза у вас не слезились и не краснели. Пустяковая улика, но она дала пищу для размышлений. Вы и ваш муж вели себя безупречно, в то время как остальные, то и дело, давали повод усомниться в своей искренности. Салим, стоящий в коридоре, имел строгий приказ никого к себе не подпускать. И дело не в приказе — у нормальных телохранителей тоже развит инстинкт самосохранения. Он все прекрасно понимал. А удар ножом он мог получить в единственном случае: если кого-то к себе подпустил. После недолгих размышлений я пришел к неутешительному выводу, Ольга Андреевна, подпустить к себе он мог только вас. Больше никого. Несчастную, тронувшуюся умом женщину, потрясенную смертью сына, нападением, которое она пережила, и загадочным исчезновением тела Николая. Салим позволил вам приблизиться… и даже не успел об этом крупно пожалеть. А ваша реакция, когда я сообщил о гибели Голицына — событие, которое вы долго готовили, но не смогли осуществить, зато погубили уйму народа? О, в ваших напоенных мукой глазах мелькнули торжество и облегчение. Уж здесь не спорьте. Не менее выразительна была реакция Ивана Максимовича. Так в чем причина, Ольга Андреевна?