Восемь
Шрифт:
Он замолчал, подхватил другой рукой Лили, и мы перешли на другую сторону улицы.
— Однажды во время учебы я заболел, — продолжал Мордехай. — Доктор Эйнштейн пришел навестить меня. Сел у моей кровати и завел разговор о Моцарте. Он очень любил Моцарта. Знаете, Эйнштейн был великолепным скрипачом.
Мордехай снова улыбнулся мне, а Лили сжала его руку.
— У Мордехая была очень интересная жизнь, — сказала она.
Я заметила, что в присутствии своего друга Лили ведет себя прямо-таки примерно. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой кроткой.
— Однако я решил, что карьера математика не для меня, — сказал
Он остановился перед двустворчатой дверью, галантно пропуская нас с Лили вперед. Когда мы поднимались по ступеням, он добавил:
— Да, я всегда считал, что компьютер — это восьмое чудо света! — и снова рассмеялся.
Поднимаясь, я все ломала голову, было ли это простым совпадением, что Мордехай заявил о своем интересе к формулам. В голове у меня, словно заевшая грампластинка, крутился рефрен: «На четвертый день четвертого месяца придут восемь…»
Окна кафетерия выходили на длинный ряд маленьких ювелирных лавочек. Лавки ввиду позднего часа уже позакрывались, и кафетерий был полон людей, которых я видела на улице. Они сняли свои шляпы, оставшись в маленьких круглых шапочках на макушке. У некоторых с висков спускались длинные завитые локоны, как у Мордехая.
Мы нашли столик и начали рассаживаться, а Лили отправилась за чаем. Мордехай подвинул мне стул, затем обошел стол и сел напротив.
— Эти локоны называются пейсами, — сказал он. — Религиозная традиция. Евреям запрещается подрезать бороды или срезать эти локоны, ибо сказано в Левите: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей» 17 .
[17]
Левит], 19,27.
Он улыбнулся, в который уже раз.
— Но у вас нет бороды, — заметила я.
— Нет, — печально ответил Мордехай. — Как сказано где-то в Библии: «Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий» 18 . — Он моргнул. — Думаю, с бородой я выглядел бы солиднее. Но, увы, все, что я могу вырастить, — это жалкое поле стерни…
Лили вернулась с подносом. Она поставила на стол дымящиеся чашки с чаем, а Мордехай тем временем продолжал:
— В древнейшие времена евреи оставляли не только края бороды, но и края своих полей нетронутыми, для того чтобы могли прокормиться старики и странники, которые проходили мимо. Странников иудейская вера чтит. Что-то мистическое есть в самой идее странствия. Лили сообщила мне, что вы тоже скоро отправитесь в путешествие.
[18]
Бытие, 27,11.
— Да, — призналась я.
Интересно, какова будет его реакция, когда он узнает, что я собираюсь провести год в арабской стране?
— Вы пьете чай со сливками? — спросил Мордехай.
Я кивнула и стала подниматься, но он уже вскочил на ноги.
— Позвольте мне…
Как только он отошел от стола, я повернулась к Лили.
— Быстрее, пока мы одни, — прошептала я. — Как твоя семья восприняла известие о Соле?
— О! Ему велели проваливать вон! — сказала Лили и взяла ложку. — Особенно был зол Гарри. Папа обозвал Сола неблагодарным ублюдком.
— Велел проваливать! — изумилась я. — Но Сол не виноват, что его пустили в расход!
— О чем ты? — спросила Лили и как-то странно посмотрела на меня.
— Ты же не думаешь, что Сол организовал собственное убийство?
— Убийство?! — Лили вытаращила глаза. — Послушай, тогда, после турнира, я сгоряча вообразила, что его похитили и все такое. Но он вернулся домой и уволился! Взял и бросил нас после двадцати пяти лет службы!
— Говорю тебе, он мертв! — настаивала я. — Я видела его своими собственными глазами. В понедельник утром он лежал мертвый в комнате для медитаций в штаб-квартире ООН. Кто-то убил его!
Лили замерла, не донеся ложку до рта.
— Происходит что-то жуткое, говорю тебе! — продолжала я. Лили шикнула на меня и огляделась. К нам приближался Мордехай с маленькими упаковками сливок в руках.
— Добыть их было не легче, чем вырвать зуб, — сказал он, усаживаясь между нами. — Увы, в наше время люди забыли, что такое помогать друг другу.
Он взглянул на Лили, потом на меня.
— Ну-ка, что здесь произошло? Вы выглядите так, словно почувствовали могильный холод.
— Что-то в этом роде, — сказала Лили глухим голосом. Лицо ее было белым как простыня. — Похоже, шофер отца ушел…
— Мне жаль это слышать, он ведь долго служил у вас?
— Начал работать еще до моего рождения.
Глаза Лили блестели от слез, мыслями она унеслась далеко.
— Он ведь был немолод? Надеюсь, у него не осталось семьи на содержании? — спросил Мордехаи, глядя на Лили со странным выражением.
— Ты можешь сказать ему… Скажи ему то, что сказала мне, — проговорила она.
— Не думаю, что это хорошая мысль…
— Он знает о Фиске. Скажи ему о Соле.
Мордехаи с вежливым любопытством взглянула на меня.
— Речь идет о какой-то драме? — светским тоном поинтересовался он. — Мой друг Лили считает, что гроссмейстер Фиске умер неестественной смертью. Возможно, вы такого же мнения?
Он осторожно отпил чаю.
— Мордехай, — сказала Лили, — Кэт утверждает, что Сол убит.
Старик, не поднимая глаз, отложил ложку в сторону и вздохнул.
— Я боялся услышать это от вас. — Он посмотрел на меня через толстые стекла очков своими печальными глазами. — Это правда?
Я повернулась к Лили.
— Послушай, я не думаю…
Однако Мордехаи вежливо прервал меня:
— Как случилось, что вы первой узнали об этом, в то время как Лили и ее семья, насколько я понял, пребывают в неведении?
— Я была там.
Лили попыталась что-то сказать, но Мордехаи шикнул на нее.
— Леди, леди, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Будьте любезны, начните-таки сначала!
Я начала сначала и вдруг обнаружила, что рассказываю все, о чем уже поведала Ниму: о предупреждении Соларина перед матчем, о пулевых отверстиях в машине и, наконец, о трупе Сола в здании ООН. Конечно же, кое о чем я умолчала. Я не стала упоминать о предсказательнице, о человеке на велосипеде и об истории Нима о шахматах Монглана. О последней я поклялась молчать, а что касается остального, это звучало так нелепо, что не хотелось повторять.