Восемь
Шрифт:
— Морис, — проговорила Мирей, поправляя тонкими пальчиками локон его непокорных кудрей. — Я хочу поговорить о Валентине сейчас. Могу я поговорить с вами о Валентине?
Ее рыжие волосы шевелились на обнаженной груди от легкого дуновения ветерка. Талейран тоже ощущал его через тонкую ткань ночной рубахи. Он стоял так близко к ней, что мог уловить тонкий аромат ее кожи. Морис закрыл глаза, сдерживая свои чувства, он боялся смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила его состояния. Боль, которая снедала его изнутри, была невыносима. Какое же он чудовище!
Талейран заставил себя открыть глаза и посмотреть на девушку. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел мученический оскал.
— Ты назвала меня Морисом, — сказал он, все еще силясь улыбаться. — Не дядей Морисом.
Мирей была невыразимо прекрасна в тот миг, ее чуть приоткрытые губы напоминали лепестки роз… Он прогнал эти мысли прочь. Валентина. Мирей хотела поговорить о Валентине. Нежно, но решительно он положил ей руки на плечи. Морис почувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую шелковую ткань, разглядел тонкую голубую жилку, пульсирующую на длинной белой шее, и ниже — тень между юными грудями…
— Валентина очень сильно любила вас, — произнесла Мирей сдавленным голосом. — Я знала все ее мысли и чувства. Она мечтала, чтобы между вами произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Вы понимаете, что я имею в виду?
Девушка опять взглянула на него, губы ее были так близко, а тело… Он подумал, что расслышал неверно.
— Я… я не уверен… То есть, конечно, я знаю, — заикаясь произнес он. — Но я никогда не мог вообразить, что…
Он снова почувствовал себя дураком. Господи, о чем она говорит?
— Мирей, — строго произнес Талейран, пытаясь говорить с отеческой добротой. Ведь эта девочка, стоявшая перед ним, годилась ему в дочери. Ребенок, да и только. — Мирей…— повторил он, гадая, как перевести разговор в более безопасное русло.
Но она подняла руки и коснулась его лица, пробежала пальцами по волосам. И вдруг приникла к его губам своими губами. «Боже, — подумал Талейран, — я, наверное, сошел с ума. Этого не может быть».
— Мирей, — снова начал он, касаясь губами ее губ. — Я не могу… мы не можем…
Он почувствовал, как душа словно распахнулась ей навстречу, когда он приник к ее устам, в чреслах запульсировала кровь. Нет. Нельзя. Не так. Не теперь.
— Не забывайте, — прошептала Мирей, дотрагиваясь до его груди через тонкую ткань рубахи. — Я тоже любила ее.
Талейран застонал, сорвал покров с ее плеч и погрузился в теплую плоть.
Он тонул, тонул… погружаясь в пучину темной страсти. Его пальцы были подобны холодным струям воды на шелке стройных бедер девушки. Любовники лежали на смятой постели, и он чувствовал, как падает… падает… Когда их губы встретились, Талейрану почудилось, что кровь переполнила его тело и выплеснулась в тело девушки, смешалась с ее кровью. Жестокость страсти, мучившей его, была невыносимой. Он пытался вспомнить, что делает и почему нельзя этого делать, но все забыл. А Мирей отдавалась ему со страстью еще более жестокой и темной, чем его собственная. Он никогда не испытывал ничего подобного. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно.
Когда Мирей смотрела на него своими темно-зелеными, похожими на бездонные озера глазами, он знал: она чувствует то же, что и он. Каждый раз, когда он касался ее, ласкал, она словно погружалась в его тело, пыталась раствориться в нем, в каждой его косточке, каждом нерве. Она как будто хотела увлечь его на дно темного озера, где они вместе утонули бы в дурмане страсти. В Лете. В беспамятстве. И когда он плыл в озерах ее зеленых глаз, он чувствовал, как страсть накрывает его подобно шторму, и слышал зов ундин из темной глубины.
Морис Талейран любил многих женщин. У него было бессчетное множество любовниц, однако когда он лежал на смятых простынях, сплетясь с Мирей в тесном объятии, то не мог вспомнить ни одной. Он знал, что это счастье ему дано будет пережить вновь. Это было высшее блаженство, которое не многим дано испытать. Однако теперь он вновь чувствовал боль. И вину.
Вину. Потому что, когда они слились в любовном блаженстве, в объятиях друг друга, страстных и более могущественных, чем все, что он знал прежде, — он выдохнул: «Валентина». Валентина. Как раз в тот момент, когда волна страсти была наивысшей. И Мирей прошептала: «Да».
Он взглянул на нее. Мирей разметалась на льняных простынях, такая прекрасная: нежно-кремовая кожа и огненные волосы. Она взглянула на него своими зелеными глазами — и улыбнулась.
— Я не знала, на что это похоже, — сказала она.
— Тебе понравилось? — спросил он, нежно поглаживая ее волосы.
— Да, понравилось, — ответила она, все еще улыбаясь. А потом заметила, что он чем-то обеспокоен.
— Прости, — мягко сказал Морис. — Я не собирался этого делать. Но ты была так прекрасна, и я так сильно желал тебя…
Он поцеловал сначала ее волосы, затем губы.
— Не надо жалеть, — сказала Мирей, садясь на постели и становясь серьезной. — Когда мы были вместе, мне на миг почудилось, будто она жива. Будто все страшное было лишь в дурном сне. Будь Валентина жива, она занялась бы с тобой любовью. Не извиняйся за то, что назвал меня ее именем.
Она словно прочла его мысли. Талейран посмотрел ей в глаза и улыбнулся в ответ.
Он снова лег в постель и мягко заставил Мирей лечь сверху. Грациозное тело девушки было прохладным и нежным. Ее аромат пьянил Мориса и разжигал утихшую было страсть. С трудом взяв себя в руки, он погасил пламя, бушевавшее в чреслах. Существовало нечто, чего он желал еще больше. В первую очередь.
— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала, — проговорил он, прижавшись губами к волосам Мирей.
Девушка подняла голову и посмотрела на него.
— Я знаю, что причиню тебе этим боль, — сказал Морис, — однако я хочу, чтобы ты рассказала о Валентине, Рассказала все. Мы должны сообщить обо всем твоему дяде. Ночью во сне ты говорила об аббатстве…
— Дяде нельзя говорить, где я, — прервала его Мирей, садясь на постели.
— В конце концов, мы должны похоронить Валентину, — возразил он.