Восемь
Шрифт:
— Я бы не стал дожидаться здесь Дантона сегодня ночью,—, сказал Камиль.—Вы слышали, что произошло в Париже? Талейран медленно покачал головой и ответил:
— Говорят, что пруссаки отступают. Как я понимаю, они возвращаются домой, потому что их ряды косит дизентерия. — Он рассмеялся. — Нет такой армии, которая смогла бы на марше три дня подряд пить вина Шампани!
— Это правда, пруссаки уходят, — подтвердил Камиль, не присоединившись к веселью собеседника. — Однако я говорю о массовом избиении.
По выражению лица Талейрана он догадался, что тот еще не слышал новостей.
— Это началось днем, в Аббатской обители. Теперь беспорядки перекинулись на «Ля Форс» и «Ля Консьержери». Убито уже более пятисот человек, если верить подсчетам. Там творится массовая резня, даже каннибализм. Собрание не может положить этому конец.
— Я ничего об этом не слышал! — воскликнул Талейран. — И что же вы предприняли?
— Дантон до сих пор в «Ля Форс». Чтобы хоть немного затормозить волну насилия, Комитет организовал срочные судебные разбирательства прямо в тюрьмах. Мы согласились платить судьям и палачам каждый день по шесть франков и кормить их. Иначе мы вообще не смогли бы их контролировать, Морис. Париж на грани анархии. Люди называют это террором.
— Немыслимо! — охнул Талейран. — Когда новости об этом начнут распространяться, со всеми надеждами на сближение с Англией можно будет распрощаться. Счастье, если она не присоединится к пруссакам и не объявит нам войну. Тем больше у меня причин уехать как можно скорее.
— Вы не сумеете уехать без паспорта, — сказал Демулен, беря его за руку. — Только сегодня мадам де Сталь была арестована за попытку покинуть страну под защитой дипломатической неприкосновенности. На счастье, я оказался рядом и спас ее от гильотины. Они забрали ее в Парижскую коммуну.
Лицо Талейрана вытянулось, когда он осознал всю тяжесть положения. Демулен продолжил:
— Не бойтесь, сегодня вечером она в безопасности в посольстве, и вы будете в безопасности у себя дома. Сегодняшней ночью представителям знати или духовенства не стоит появляться на улицах. Вы в двойной опасности, мой друг.
— Ясно, — спокойно сказал Талейран. — Да, предельно ясно.
Был уже час ночи, когда Талейран пешком возвратился домой по темным улицам Парижа, стараясь по возможности двигаться незаметно. По пути он видел несколько компаний заядлых театралов, возвращавшихся домой, и последних посетителей игорных домов. Мимо него проезжали открытые повозки, набитые гуляками и распространяющие запах шампанского, а смех припозднившихся любителей развлечений еще долго отдавался эхом на пустых улицах.
Они играют с огнем, думал Талейран. Он уже отчетливо видел тот темный хаос, в который соскальзывала страна. Необходимо было уехать, и как можно быстрее.
Приблизившись к воротам своего сада, Талейран заметил в глубине двора пятно света и встревожился. Он строго приказал, чтобы все ставни были закрыты, а шторы опущены, чтобы никакой проблеск света не позволял определить, что он дома. В эти дни находиться дома было опасно. Однако когда Морис достал ключ, железная створка ворот со скрипом открылась. Со свечой в руке перед ним стоял его слуга Куртье.
— Бога ради, Куртье, — прошептал Талейран. — Я же говорил, что света не должно быть. Ты чуть не до смерти напугал меня.
— Простите, монсеньор, — извинился слуга, который всегда обращался к своему хозяину в соответствии с его духовным саном. — Надеюсь, я зашел не слишком далеко, нарушивеще один приказ.
— Что ты сделал? — спросил Талейран и проскользнул в калитку, которую слуга тут же запер за ним.
— У нас гостья, монсеньор. Я взял на себя ответственность и разрешил ей дождаться вас в доме.
— Это серьезный проступок. — Талейран остановился и взял слугу за руку. — Толпа задержала сегодня мадам де Сталь и препроводила ее в Парижскую коммуну. Бедная женщина чуть не лишилась жизни! Никто не должен знать, что я планирую покинуть Париж. Кого ты впустил, говори!
— Это мадемуазель Мирей, монсеньор, — сказал слуга. — Она пришла одна, и совсем недавно.
— Мирей? Одна и в такое время? Талейран поспешил за слугой.
— Монсеньор, при мадемуазель был саквояж, а платье ее совершенно испорчено. Она едва способна говорить. Я не ошибусь, если замечу, что пятна на ее кружевах — это пятна крови, очень большие пятна.
— Боже мой! — пробормотал Талейран.
Со всей поспешностью, которую позволяла его хромота, он проковылял через двор и вошел в прихожую. Куртье указал на кабинет, и Талейран поспешил через просторный холл, заставленный наполовину упакованными к отъезду ящиками с книгами. Девушка лежала на обитом бархатом диване. В зыбком свете свечи, которую услужливо принес Куртье, Морис увидел, какое бледное у нее лицо.
Талейран с трудом встал на колени и обеими руками принялся растирать безвольную руку девушки.
— Мне принести соли, монсеньор? — спросил Куртье с невозмутимым видом. — Все слуги получили расчет, поскольку утром мы уезжаем.
— Да-да, — ответил Талейран, не отводя глаз от Мирей. Сердуе его похолодело от страха. — Но Дантон с паспортом не явился, а теперь еще и это…
Он снова бросил взгляд на слугу, который по-прежнему стоял рядом со свечой в руке.
— Хорошо, принеси соли, Куртье. Как только мы приведем мадемуазель в чувство, ты отправишься известить Давида. Мы должны выяснить, что произошло, и выяснить быстро.
Талейран молча сидел у дивана, глядя на Мирей, в голову ему лезли ужасные мысли. Взяв со стола свечу, он ближе поднес ее к неподвижному телу девушки. Ее волосы цвета земляники слиплись от крови, лицо тоже было покрыто грязью и засохшей кровью. Он нежно поправил ей волосы, наклонился и поцеловал Мирей в лоб. Пока Морис сидел и смотрел на нее, что-то начало твориться в его душе. Как странно, думал он. Мирей всегда была такой разумной, такой серьезной… Куртье вернулся наконец с нюхательной солью и отдал маленький хрустальный флакончик своему хозяину. Осторожно приподняв голову девушки, Морис поднес к ее лицу открытый флакон и держал его до тех пор, пока она не начала кашлять.