Восемнадцать дней
Шрифт:
— Вот этого я не ожидал, — поскреб в затылке Войку.
Присэкару тоже с любопытством рассматривал лежавшего на полу.
— Он и тебя внес в черный список, — улыбнулся дядя. — Ему даже не верилось, что ты еще жив…
— Почему, господин учитель?
— Откуда мне знать?
— За раздел земли?
— Почему, почему! — проворчал Войку. — Просто так, за здорово живешь, наверное!
Присэкару поцокал языком:
— Ишь ты… как в жизни все поворачивается… Совсем недавно он избил меня до полусмерти. Ты помнишь, господин капитан?
Незнакомец не
— Помнишь, господин капитан? — повторил Присэкару, расстегнул у него одежду и приложил ухо к груди.
— Дышит? — спросил Войку.
— Дышит.
Они подняли его и положили на узкий диван, в углу комнаты.
— Где он тебя избивал? — спросил Пауль Присэкару, дернув его за руку.
— В жандармском управлении… — усмехнулся Присэкару. — Нас было четверо или пятеро… Били нас кизиловыми прутьями… Он тогда только стал офицером. Ну, порка как порка, но я не могу забыть, как он нас встретил, как отвесил нам по две оплеухи… От двух пощечин человек не умирает. Но с каким наслаждением он нас хлестал… Словно получил за это миллион!.. Будто взбесился! Эх, а настоящее избиение началось потом, в погребе. Но у меня из памяти не выходят те две пощечины…
— В управление за что тебя взяли? — допытывался Пауль.
— Нетрудно угадать. За обычные дела, за неповиновение и бунтарство, будто бы за оскорбление властей… Что, мол, мы обругали кого-то…
Дядя с грустью кивнул головой.
— И ты знал его, дядя?
— Однажды мы вместе встречали Новый год, — ответил он. — Его пригласил доктор Рукэряну и представил мне как молодого лейтенанта, гуманного и доброго. За стаканом вина доктор показал ему кольцо с изумрудом и пошутил: «Оно мне приносит счастье».
Пауль повернулся к капитану. Посмотрел на его безжизненно вытянутую вдоль тела руку. На одном из пальцев отливал тусклым блеском драгоценный камень.
Скрипнула калитка, во дворе послышался топот сапог.
— Солдаты, — сказал Войку.
На веранду поднялся сержант.
— Здесь он?
Дядя провел его в дом. Сержант наклонился и ощупал плечо раненого.
— Поднимайся, — приказал он.
Капитан открыл глаза.
— Сил нет…
— Есть доктор в селе? — спросил сержант.
— Был, — болезненно скривился Войку.
— Кое-кто позаботился, чтобы его не стало, — добавил дядя.
Сержант понял.
— Фамилия? — пристально глядя на раненого, спросил он.
Капитан не ответил.
— Гэвэнеску, — сообщил Присэкару.
Сержант смахнул пот со лба. Он был молод, на вид ему не исполнилось и тридцати, на погонах виднелись знаки различия вольноопределяющегося.
— Как все произошло?
Дядя рассказал. Когда он упомянул о Некулае, сержант прервал его:
— Кто это Некулай?
Дядя поискал Некулая глазами.
— Некулай! — позвал он.
Только теперь все заметили, что тот исчез. Стали искать его в саду, распахнули дверь каморки. Поиски оказались тщетными. Присэкару в замешательстве поскреб в затылке.
— Кажись, что этот Некулай
Сержант поднял с пола маленький пистолет, укатившийся при падении к самой стене. Крикнул, обращаясь к капитану:
— Твой?
Капитан кивнул. Сержант и Войку помогли ему встать.
— Болит? Сходи-ка, Присэкару, за Рукэряну, — ухмыльнулся Войку и подтянул капитану повязку на плече.
На улице арестованного положили в телегу на сено. Светало. Мужики и бабы группами толпились у заборов. Лаяли собаки, пели ранние петухи.
*
Затихло. Войку и Присэкару ушли. Двор опустел. С ветвей стекали блестящие, прозрачные капли. Голубые полосы освещали небо на горизонте. Прошло минут пять, а возможно, тридцать.
— Ну что, парень, говорил я тебе, что Некулай любит землю, что лопата так и звенит в его руках?!
Пауль провел ладонью по волосам.
У ворот остановились дрожки. Вернулась тетя Ортенсия.
— Я не могла больше терпеть, — заплакала она. — Не могла больше оставаться там… После пожара мне стало страшно. Я попросила, чтобы меня отвезли домой. Мне все время мерещились страхи, господи, пресвятая богородица!.. Я очень испугалась!.. После случая с Некулаем я стала всего бояться…
— Некулай, — вздохнул дядя. — Он будто творил молитву, а не работал… Помнишь?
Тетя не поняла.
— Он спас мне жизнь, — добавил дядя и рассказал ей все, что произошло после того, как они расстались.
— Некулай, — повторила она, побледнев, и закрыла лицо руками. — А доктор Рукэряну…
Дядя глубоко вздохнул.
— Да!..
Тетя ушла в спальню переодеваться. Вышла в своем обычном платье, выпустила птиц.
— Пошли, Пауль! — крикнул дядя.
— Куда? — испугалась тетя. — Сначала поешьте… Сейчас приготовлю что-нибудь…
Дядя и Пауль сели за стол на веранде.
Было еще прохладно, но день обещал быть хорошим, солнце сверкало, по небу плыли легкие, беленькие, пушистые, как ворсинки, облачка.
Перевод с румынского Ю. Воронцова.
ХОРИЯ СТАНКУ
Литературно-критические статьи, монография о Чезаре Петреску, одном из выдающихся румынских прозаиков периода между двумя мировыми войнами, путевые заметки, несколько театральных пьес — все это было не только моими первыми литературными шагами, но и поисками наиболее подходящих для меня жанров и форм выражения. Как мне представляется, я это нашел в своем первом романе «Эсклиопиос» (1965), после чего я окончательно посвятил себя художественной прозе. Следующие мои два романа — один повествующий о событиях конца XVIII века в Дунайских княжествах, то есть об эпохе Фанариотов, второй — об Александре Македонском, создали у литературных критиков впечатление, что я так и останусь автором исторических романов.