Вошедшие в ковчег
Шрифт:
Женщина мыла чашки. Из-под короткой юбки выглядывали ноги, будто выдутые из расплавленного стекла. Мы были вдвоем, но я почему-то не решался приблизиться к ней.
— Можно и потом, да я и сам бы это сделал.
Женщина перестала мыть посуду и несколько секунд смотрела на меня безо всякого выражения.
— Потом? А что сейчас?
— Не понимаю.
— Что перед мытьем посуды?
— Я не в том смысле.
— Не в том? А в каком?
Закрыв кран, она стала медленно подниматься по лестнице, на пятой ступеньке сверху села. Опершись локтями о сведенные вместе колени, положила подбородок на ладони. Честно
— Вам, по-моему, не нравится, что я себя так веду. — Голос у нее был бесцветный, монотонный.
— Что значит «так»?
— Повторяю за вами как попугай... — На ее лице появилась чуть заметная улыбка. — Противно?.. Правда, противно...
— Что противно? Скажи.
— Женщина всегда в проигрыше.
— Вовсе не обязательно. Разве ты, к примеру, не в выигрыше?
— Со стороны, наверное, кажется, что я никому не способна принести вред.
— Такого даже представить себе невозможно.
— Это-то и нужно для моего занятия. Втираюсь в доверие к людям и обвожу вокруг пальца.
— Помогаешь зазывале в его делишках... Но от тебя-то самой какой вред?
— Я два раза участвовала в брачных аферах.
— Но брачные аферисты, как правило, мужчины.
— Это совсем другое дело. Когда брачный аферист мужчина, он выдает себя либо за богатого врача, либо за сынка помещика, либо за директора фирмы, — в общем, в качестве приманки используется профессия или богатство. Но приманка женщины — сама женщина. И поэтому она всегда в проигрыше. Нет мужчины, который бы на вопрос о профессии ответил: «Я — мужчина», а женщину сплошь и рядом используют просто как женщину.
— У меня самого нет профессии, которой бы я мог похвастаться.
— Почему же? Раньше вы были пожарным, потом — фотографом, а теперь вот — капитан.
— Но я не настолько самоуверен, чтобы заняться брачными аферами, у меня не было бы никаких перспектив.
Женщина наконец рассмеялась:
— Хорошо, если тебя в полиции спрашивают о профессии и ты можешь, не мямля, ответить. Но женщине такого вопроса даже не задают. Женщина есть женщина, а дальнейшие подробности ни к чему.
— Действительно, дискриминация... Сделать морковный сок?
— Давайте лучше я сварю на ужин рис.
— Я сам. Мне сподручнее.
— До свадьбы все так говорят. Мужчин этого типа одурачить легче всего.
— Что-то я еще не почувствовал запаха приманки.
— Хочется приманочки?
Разговор принял рискованный характер. Отвесив семьсот граммов риса и всыпав в кастрюлю, я налил воды и стал тщательно промывать его руками. Сколько ни мою, вареный рис всегда пахнет у меня высевками. Может быть, потому, что старый.
— Неужели женщины всегда стремятся одурачить мужчину?
— Конечно, почти все женщины обманщицы.
— На меня еще никто не покушался... Но, может быть, стоит перечеркнуть прошлое и всё начать сначала.
— А хватит у вас уверенности в своих силах, чтобы начать всё сначала?
— Конечно хватит. С самого рождения я только и делаю, что перечеркиваю прошлое. Мою мать изнасиловал Тупой Кабан —
Рассказывать этого не следовало. Но мне хотелось, чтобы она поняла: я не принадлежу к числу мужчин, кичащихся своими достоинствами. Я обыкновенный Крот и не гожусь для брачных афер, но зато и ничего плохого не замышляю. Однако, я капитан, в моих руках штурвал ковчега, направляющегося туда, где будет перечеркнуто прошлое и все начато сначала. Я могу сию же секунду поднять якорь. Что сказала бы женщина, узнав об этом? Назовет меня аферистом или выставит обтянутый юбкой зад, чтобы я шлепнул по нему?
— Помню, в детстве в нашем доме были раздвижные ставни, и в нише, куда они задвигались на день, свила гнездо птичка. Коричневая пичужка, похожая на маленькую ворону. Я не люблю птиц. По утрам кричат, клещи от них, а когда долго к ним приглядываешься, замечаешь, какие противные у них клюв и глаза. От этой птицы я просыпалась чуть свет и с досады стала на ночь оставлять в нише одну ставню. А чтобы птица не могла влететь, сделала совсем узкую щель. Потом забыла о гнезде и вспомнила, лишь когда лето уже кончилось, — из щели между ставней и нишей вдруг показалась головка высохшей мертвой птички. Через щель она получала от родителей пищу, но когда выросла, вылететь не смогла. Ужас, правда? Такова родительская любовь.
Я поставил на огонь тщательно промытый рис.
— Примерно раз в год я вижу страшный сон. Сон о насилии. Насильник — я, но тот, кого насилуют, тоже я.
— Как интересно. Что же за ребеночек родится от такого насилия? Какой-нибудь липкий ублюдочек, зареванный, потный и слюнявый.
— На тебя это не похоже. Не подходят тебе такие выражения.
— Ну и что из того? Вы, по-моему, не особенно и хотите, чтобы я выбирала выражения.
Воцарилось неловкое молчание. Почему разговор принял такой оборот?
— Представь себе, что сейчас, в эту самую секунду, сброшена ядерная бомба и на всей земле остались лишь мы вдвоем.
— С вами будет то же, что с тем птенцом из ниши.
— Но у птенца-то были родители. А где они у нас?
— Откуда мне знать. Родители птенца — это просто клювы, приносящие еду.
Наш разговор напоминал движение крота, который роет ход, полагаясь лишь на осязание. Или осторожный танец на скользком паркете. И все-таки это был танец. Настроение у меня было удивительно приподнятым.
Мне хотелось, чтобы мы вдвоем приняли решение, следует ли нам перечеркнуть прошлое и всё начать сначала, то есть должен ли я взорвать динамит.
— Но все-таки мы отличаемся от птенцов. Нас двое... Слышишь, вода в кастрюле с рисом уже закипела...
— Человек, который сейчас живет недостойно, не сможет жить достойно, даже всё начав сначала.
— Показать тебе карту? Стереоскопическую карту? Это цветная фотография, выполненная с помощью аэрофотосъемки. Затвор автоматически опускался каждые десять секунд, как это обычно делается при топографических съемках. Изменяя величину угла, снимают три четверти рельефа, и поэтому, когда располагаешь фотографии по порядку и надеваешь стереоскопические очки, перед тобой возникает объемное изображение местности. Различаешь не только каждый дом, но и передвигающихся людей, машины, даже трещины на асфальте. Не удивляйся. Полное впечатление, что сам находишься там. Телебашни, опоры высоковольтных линий словно впиваются тебе прямо в глаза.