Восхитительный куш
Шрифт:
— Сударыня, — холодно произнес Антуан. — Покуда вы являетесь моей супругой перед Богом и людьми, вы обязаны…
— Вот именно, покуда, — снова перебила его княгиня. — Посему у меня к вам тоже есть одно дельце: мне нужен развод.
— Развод? — искренне удивился князь. — Я никогда не соглашусь на развод. Узы брака священны.
— Только не для вас, — парировала его дутое благородство княгиня. — Уж мне ли не знать вашего отношения к этим узам.
— Вы заблуждаетесь, сударыня, — наставительным тоном произнес Антуан. — Надеюсь, вы все же умеете различать искренние чувства от les plaisirs de la chair [1] .
1
Плотских
— И мне следует понимать, что у вас ко мне искренние чувства? — почти рассмеялась Александра Аркадьевна. — Тогда, выходит, вы желаете мне единственно счастия?
— Именно так, — горячо ответил князь.
— В таком случае прошу вашего согласия на развод.
— Нет. Это выше моих сил.
— Более того, — будто не слыша реплик мужа, продолжала Александра Аркадьевна, — я бы желала, чтобы при разводном деле вы взяли вину на себя.
— Никогда, — вскинул красивую голову Голицын и честно посмотрел в глаза Александры Аркадьевны. — Никогда, — повторил он, — от меня вы этого не дождетесь.
— В свою очередь, — опять, будто не расслышав слова Антуана, сказала княгиня, — я обязуюсь выкупить все ваши долговые расписки, залоги, заклады и прочие неуплаты и обязательства. До последней полушки.
— Уж не думаете ли вы купить меня, Александрии? — вознегодовал Голицын. — Так знайте, князь Голицын не продается.
— Но я готова еще и присовокупить к вышесказанному двести тысяч рублей. На ваши последующие долги.
— Триста, — лучисто улыбнулся Антуан.
— Может, вам полмиллиона выложить? — буркнула княгиня. — Двести тысяч.
— Двести пятьдесят, и мы поладим, — ласково произнес Голицын.
— Хорошо. Деньги получите после того, как Синод даст разрешение на расторжение нашего брака. Долги же ваши я начну погашать завтра же. Прощайте.
— Как это прощайте? Мы, можно сказать, видимся в последний раз. А прощальный поцелуй в память о нашей любви?
— Оставьте, князь, вашу сентиментальность для более чувствительных дам.
— Все-таки печально, что мы с вами вынуждены расстаться. Но, верно, такова наша планида. Прошу вас, княгиня, — Голицын вплотную приблизился к ней, — утешьте несчастного сладостным поцелуем, который он потом будет вспоминать всю жизнь.
Рука князя легла на талию Александры Аркадьевны. Она, пытаясь оттолкнуть его, уперлась ладонями в его грудь. Но князь, крепко сжав ее в объятиях, уже склонился над ней. Княгиня успела повернуть голову, и, когда губы Антуана коснулись ее щеки, а затем шеи, она увидела… глаза Тауберга. Она не видела его самого, только одни глаза, в которых ясно читались удивление, боль, негодование. Они и кричали, и плакали, и зло хохотали. Они были бешены и беспомощны. И они постепенно гасли, как гаснет под осенним дождем оставленный без присмотра костерок.
14
Они стояли на белом снегу друг против друга. Высокий белокурый Тауберг и стройный изящный Голицын. Бледное зимнее солнце тускло поблескивало на лезвиях шпаг, вонзенных в снег, роковых стволах Лепажа, золоте обручального
Александра ясно видела каждую страшную подробность происходившего, но сердце отказывалось верить. «Нет! Этого не может быть! Только не с ним!» Волна черного ужаса охватила ее. «Как я теперь буду жить? Как я смогу жить… без него?!» Она бежала по глубокому снегу, спотыкаясь, падая, поднимаясь вновь, и все никак не могла преодолеть невидимую прозрачную стену тишины, окружавшую неподвижное тело Тауберга. Сотрясаясь в мучительных рыданиях, она почти доползла до него, схватила за плечи, пытаясь приподнять. «Иван, Ваня, Ванечка…» — все повторяла она с тоской. Его веки дрогнули, и, будто с трудом что-то вспоминая, он перевел на нее взгляд, разлепил сухие губы: «Александра… не плачь. Это всего лишь шутка. Мис-ти-фи-кация… Дурной сон…»
— …дурной сон. Успокойся, голубка моя, это всего лишь дурной сон, — ворковала Ненилла, прижимая к своей необъятной груди судорожно всхлипывающую хозяйку.
— Ненилла, Боже мой, Ненилла! — почти в бреду прошептала Александра. — Он погиб, ты понимаешь, его больше нет!
— Да что за страсти вам снятся! О чем вы?
— Да Иван, Иван Федорович! — Княгиня отстранилась и с тревогой посмотрела на Нениллу. — Что с ним?
— А что с ним? — удивленно переспросила служанка. — Вечор вылетел он из вашего будуара, да и к себе. А нонче вроде не выходили еще.
Александра откинулась на подушки, и тихие слезы облегчения полились из-под прикрытых век.
— Да что, матушка моя, так убиваться-то? — проворчала Ненилла. — Девичьи сны, что бабьи сказки, не все истина. Хватит из-за морока ночного слезы лить.
Княгиня постепенно затихла, открыла глаза, потом решительно села на постели, опустив ноги на пушистый ковер.
— Ты права, Нениллушка, кликни горничных умываться, одеваться. А сама отправляйся к Ивану Федоровичу и передай, что я прошу его принять меня через час. Что хочешь говори, как хочешь уговаривай, но чтоб отказа не было.
Ненилла, как пушечное ядро, вылетела из комнаты и понеслась по коридору, отдавая распоряжения и приводя в ажитацию полусонных насельников дома.
Александра не знала, как ей вести себя с Таубергом. Она чувствовала себя виноватой.
Хотя была ли в украденном поцелуе ее вина? Ею овладела смутная тревога, причину которой она не могла себе объяснить. И этот страшный сон… В этом сне она мучительно и страстно любила человека, с которым предстояло увидеться через три четверти часа и, возможно, прочесть в его глазах приговор. Вчера эти глаза пригвоздили ее к позорному столбу. Встретившись с ними, она окаменела и почти не обратила внимания на то, что Антуан становился все более настойчивым. Опомнилась, лишь когда Тауберг стремительно шагнул назад и громыхнул дверью так, что зазвенели окна и скляночки на туалетном столике.