Восхитительный куш
Шрифт:
— Да охолонись ты. Рано обрадовался.
— Что? Неужто отказала? А ведь какие томные взгляды бросала, искусительница.
— Борис, у тебя иногда язык впереди разума бежит. Не было разговора о свадьбе. То есть… не было.
А что было? — тут же заинтересовался Волховской, но, увидев насупленные брови Тауберга, мгновенно поднял руки. — Все, все. Не мое дело: было не было. Если нет другого способа получить ее, пойди упади на колено, прижми лилейные ручки Александры Аркадьевны к страждущему сердцу и проси стать твоей. Что-то мне говорит, что отказа не последует.
— Не
Волховской чуть не задохнулся от возмущения.
— Чушь! Тебе с ней жить, а не чинами да родством считаться, — горячо заговорил он. — Не ожидал, брат, от тебя таких сентенций. Вот она, Рассея! Поскреби просвещенного человека, и вылезет спесивый боярин. Эх, Иван, трусишь, видать, такой куш отхватил, а что с ним делать, не знаешь.
— Это не трусость, это справедливость.
— Да чем же ты не пара? Денег мало — так у нее своих полно. Чины еще выслужишь, ты молод. Род не от Рюрика? Дети крепче будут.
Иван вздрогнул, как будто его окатили ведром студеной воды.
— Я не хочу об этом говорить, — раздельно, подчеркивая каждое слово, произнес он.
Волховской хотел что-то возразить, но, взглянув в напряженное, замкнутое лицо друга, только покачал головой.
— Поехали-ка в клуб, — спустя какое-то время прервал он затянувшееся молчание. — Развеемся. Нечего от людей хорониться, ипохондрию свою лелеять. Если б ты знал, чего мне стоило записать тебя своим гостем, не стал бы раздумывать. О твоем выигрыше здесь весьма наслышаны, а к вечеру и о разводе станет известно. То-то суматоха поднимется.
— Вот и будут все на меня пялиться, как на диковинку, — сделал последнюю попытку откреститься Тауберг.
Но его слова не произвели никакого впечатления на князя Бориса. Он спокойно произнес: «Ну и что?» — и выпустил аккуратное колечко дыма.
Английский клуб был почти рядом, на набережной Мойки в доме купца Таля. Почитав свежие газеты и обсудив последние европейские новости, Тауберг с Волховским вошли в игорную залу. Накурено там было весьма густо. Дым сигар витал под потолком голубоватыми облачками, делая расписное небо с нимфами и херувимами более реалистичным. Впрочем, оно было понятным — в зале полным ходом шла игра в банк и штосе, ставки были немалыми, а посему сигара и бокал рейнвейна или бордо здесь были просто необходимы. И ведь надо же было такому случиться: за первым же ломберным столом сидел и понтировал князь Антуан Голицын. Бросив острый взгляд на Тауберга, он произнес явно предназначенную не только одному банкомету фразу:
— Нынешний Английский клуб определен но становится похожим на Мещанское Собрание. Еще немного, и вместе с выблядками кофешенок сюда будут вхожи холопы.
— Соблаговолите повторить, что вы сказали, — бледнея, произнес Иван, останавливаясь.
— Извольте, — бросил на него исполненный яда взгляд Антуан. — Я сказал, что в последнее время в Английский клуб допускаются лица с весьма сомнительным происхождением.
— Вы имеете в виду кого-то конкретно? — голубея взглядом, спросил Тауберг.
— Допустим, — поднялся
— Сильно не бей, — тихо произнес стоящий подле Ивана Волховской.
Тауберг разжал кулак в самый последний момент. Но все равно удар получился весьма сильным и бросил Антуана обратно в кресла. На его щеке мгновенно проявился пунцовый отпечаток ладони Тауберга. Вокруг ломберного стола, а вслед за этим и во всей зале повисла тревожная тишина.
— Завтра, в час по полудни. Выбор оружия и места за вами, — чеканя каждое слово, произнес Иван, глядя прямо в ненавистные глаза Голицына. — Ваш секундант может обратиться к князю Борису Волховскому. Он представляет мои интересы. Вы…
— Согласен, — не дал договорить Таубергу Голицын. — Пистолеты. На Парголовой дороге за Черной речкой.
Иван и Волховской коротко кивнули и отошли от стола. За их спинами шептались…
— Пойдем отсюда, — предложил Тауберг. — Не могу я видеть все эти рожи.
— . Как скажешь, — согласился князь. — Настроение все равно испорчено. Не пойму только, что ты так вздыбился, — продолжил он, усаживаясь в крытые сани. — Не хватало только из-за ерунды лоб под пулю подставлять. Ну брякнул что-то Антуан, так он вечно гремит как погремушка, кто его слушает?
— Это не ерунда, — угрюмо ответил Иван. — Это оскорбление, и оскорбление смертельное.
— В таком случае объясни мне из-за чего сыр-бор. Как твой друг и секундант я имею на это право.
— Имеешь, — после недолгого молчания отозвался Иван. Он откинулся в глубь саней, и темная тень накрыла его лицо. — Я не знаю, кто мой отец.
— Что? — потрясенно переспросил Волховской.
— Я незаконнорожденный. Бастард. На смертном одре матушка поведала мне о своем грехе, только вот имени не назвала. Я полагал, что один владею этой тайной, однако ошибся. Об этом знает Голицын, а теперь вот и ты.
— Иван, друг мой, на меня можешь положиться, — горячо отозвался Борис. — Знал бы наперед, вбил бы этого рябчика в землю по самые… плечи.
— Благодарю тебя, но я как-нибудь сам.
— А признайся, ты ведь из-за этого бежишь от прелестной Александры Аркадьевны? — неожиданно повернул русло разговора в другую сторону Волховской.
— Уймись, Борис. Сейчас о другом надо думать, — осек друга Иван.
— О чем же? Чтоб рука не дрогнула? Так об этом надо думать менее всего. Уж поверь мне, я поболе твоего дуэлировал. Сейчас отвлечься надо, чтоб в голове, как в барабане, пусто было. А завтра, как Бог даст.
17
Они стояли на свежем искрящемся снегу друг против друга: высокий белокурый Тауберг и изящный, стройный Голицын. Светились на бледном солнце лезвия шпаг, отмечающих восемь барьерных шагов, тускло блестели стволы дуэльных Лепажей в руках поединщиков.
Невдалеке у саней маячил темный силуэт доктора с небольшим саквояжем в руках.
Секунданты отошли с линии огня и встали на равном расстоянии от Тауберга и Голицына.
— Не желаете ли примирения, господа? — спросил Борис Волховской, назначенный по обоюдному согласию главным секундантом.