Восход ночи
Шрифт:
Мысль о том, что отец передумал, не укладывалась у нее в голове. Фрэнк никогда не менял своих убеждений. Он был так же упрям, как она сама.
— Он действительно так сказал? Или ты опять водишь меня за нос?
— Нет. — Ветерок вдруг изменил направление, хотя голос по-прежнему шел из-за книжного шкафа. — Если бы мы не вызвали тебя в Лос-Анджелес после исчезновения Фрэнка, он позвонил бы тебе сам. Он изменил свое мнение, я в этом уверен. Его исчезновения никто не ожидал и тем более не планировал.
— Я все равно не
Молчание.
— Однажды я спросил у него, что он изменил бы в этом мире — ради тебя и твоей безопасности. Знаешь, что он мне ответил?
Еще бы ей не знать! Ведь в первый вечер Иона задал ей тот же вопрос. «Ради этого я готова на все, — ответила она. — Все, что угодно». Но тогда Доун еще не знала, как далеко заведет ее это обещание.
— Фрэнку понадобилось время, чтобы осознать, что стоит за этим «все, что угодно». Полагаю, то же самое происходит сейчас и с тобой.
Привычка никому не доверять была слишком сильна. К тому же совет Мэтта Лонигана не шел у Доун из головы. «Потребуй объяснений».
Каких объяснений? Знал ли частный детектив о том, что Лимпет нанял Фрэнка лишь для того, чтобы убедить ее вернуться в Лос-Анджелес?
— Знает ли Мэтт Лониган об этой истории?
Воздух чуть всколыхнулся.
— Я не могу с уверенностью судить о том, что Лонигану известно, а что нет.
Доун поежилась. А вдруг Лониган имел в виду какие-то другие секреты, о которых Иона предпочитает не распространяться? Что еще скрывает от нее Голос?
В голове мелькнула ужасная мысль: «Что привело Лонигана к дому убитой Клары?» Доун с трудом поднялась, собралась с духом и задала наконец вопрос, который мучил ее больше всего:
— Фрэнк причастен к убийству Клары?
— Не думаю.
Доун облегченно вздохнула. Ответ Голоса — простой и ясный — успокоил ее, но в то же время насторожил. Сначала ей приходится вытягивать из босса правду чуть ли не клещами, и вдруг… Насколько он откровенен?
Тем не менее Доун решила, что такую возможность упускать нельзя.
— А мог Фрэнк каким-то образом превратиться в… в…
— Вампира?
Она смогла только кивнуть.
— Если он действительно им стал, то вряд ли по доброй воле.
«О боже. Нет, только не это…»
— Доун, это всего лишь гипотеза, которую нельзя сбрасывать со счетов. Никаких доказательств у нас нет.
Воспользовавшись ее растерянностью, Голос снова хлынул к ней. Прохладный воздух прижался к ее руке, будто чье-то лицо. Он словно просил его простить. Сердиться у Доун не осталось сил: ей предстояли сражения куда более серьезные, — так стоит ли растрачивать гнев по пустякам?
— Кико сказал, что Фрэнк страдает.
— Это хороший знак. Способность страдать — человеческое свойство.
От неимоверного облегчения Доун качнулась и завалилась назад, спиной к завешенному зеркалу. В последний момент ее подхватили невидимые руки.
— Если хочешь помочь отцу, то для начала успокойся. — Ласковое дыхание коснулось ее уха, шевельнуло волосы на виске. — Тебе нужен покой, Доун.
Голос просачивался сквозь каждую пору, становился частью ее существа, упивался ею так же, как она — им. И хотя Доун знала, что не должна его впускать, ощущение единства с Голосом кружило голову. Доун так хотелось забыться!
— Покой, — согласно повторила она. И попросила, распахивая перед ним ту дверцу, что вела в ее сознание: — Пожалуйста.
Голос закружился вокруг нее победным вихрем, наполняя воздух знакомым ароматом тайны, горьким привкусом воспоминаний, надежно упрятанных в темных глубинах подсознания. Доун взглянула на единственный незавешенный уголок зеркала, но в нем отражалась только ее нога — и больше ничего.
Она закрыла глаза, отдаваясь ласке призрачных рук. Пальцы коснулись предплечий и заскользили вниз. Замерли, приблизившись к ожогам, обогнули их и двинулись дальше. Со стороны книжного шкафа послышался скрип.
— Теперь у меня получится, Доун, — шепнул он у самого уха. — С твоей помощью я смогу защитить нас всех.
И он влился в нее одним рывком.
У Доун перехватило дыхание, по коже побежала дрожь. Казалось, она вот-вот взорвется, разлетится фонтаном пылающих искр. Но на этот раз он был не только в ее сознании — прикосновения его губ и рук казались слишком реальными. Каким-то образом он был одновременно и внутри, и здесь, рядом с ней.
Его губы спустились чуть ниже, к шее. Повинуясь их мягкому нажиму, Доун наклонила голову набок, почувствовала, как сдвигаются серебряные ниточки сережки-луны. Он секунду помедлил, словно хотел как следует запомнить украшение. Затем его губы возобновили свой путь и заскользили вдоль пульсирующей жилки на горле.
Отдавшись во власть животного инстинкта, Доун плотно прижалась к его телу. Ей хотелось причинить ему боль, терзать и мучить его так же, как он терзал ее. Она выбросила руку назад, и через миг, показавшийся вечностью, ее пальцы наткнулись на что-то мягкое — лицо? — и Доун полоснула по нему что было сил, почувствовав, что под ногтями осталась мгновенно высохшая влага — кровь.
Услышав раздавшийся над ухом стон, она впала в неистовство. Между ног стало горячо и мокро.
— Я заставлю тебя сказать мне все, — выдохнула она.
Он прикусил ее ухо, и рассмеялся, услышав ее вскрик.
Голос знал, что боль ее только подхлестывает.
«Внутри и снаружи, — подумала она. — Это не просто гипнотический транс, а что-то… новое». Доун нравилось ощущать его внутри себя, чувствовать ток его энергии под кожей. Мысль о том, что мужская сущность течет по ее венам, обладает каждой клеточкой ее тела, сводила с ума.