Восхождение к власти: падение «ангелов»
Шрифт:
– Ты…
– Да, пап, я хочу отвести её в схолу, а затем мне нужно на работу. Сегодня вроде как должны перевести зарплату. Да и со мной всё в порядке. Просто надо выпить седативных.
– Давай тогда я её отведу в схолу, а ты пойдёшь на работу… и выпросишь там отпуск. Просто сейчас в городе не слишком спокойно и думаю Марте будет безопасней со мной.
– Да, давай. Ох, где мой Данте… кто бы меня защитил в этом городе, – сказав, девушка потёрла себя за плечи, будто ей стало холодно, Сериль действительно коснулась рука хлада от осознания, что в городе, который готов взорваться мятежами её никто не может и прикрыть и тот единственный сейчас бьётся с врагом далеко отсюда.
– Не бойся, мам. Папа скоро вернётся, я чувствую.
Трое вышли из подъезда на улицу. Лёгкий ветер подхватил короткие волосы развивая их, а прохлада ветра рассеяла остатки сонности, гнавшие девушку в объятия сна.
– Ты передавай Данте, что как только он приедет, мы махнём с ним на рыбалку. Я тут присмотрел одно место на пляже. Там рыба идёт как милая.
– Так, сначала мы с ним с ним должны съездить в отпуск.
– Вот ты мужика держишь в ежовых рукавицах. Ты помнишь, как он ради тебя того Кумира покромсал, а ты его…
– Покр-карамсал, – попыталась выговорить слово девочка. – Это как?
– Дедушка неправильно выразился. Я потом тебе расскажу эту историю, – девушка повернулась к Карлосу. – Пап, давай поменьше вспоминать о том, что было тогда… не самые приятные воспоминания.
Поговорив и обнявшись напоследок, Сериль и Карлос разошлись, когда вышли за пределы здания. Дед повёл внучку налево, через небольшую тропинку между стеной и клумбами с цветами на остановку, а женщина двинулась направо.
«Ох, милый Данте, как же ты там?» – вспомнила о муже девушка. Каждый день она с содроганием вспоминает, что сейчас её благоверный на самом краю боевых действий, защищает родину и с честью и доблестью сражается за всех граждан Рейха. Так, по крайней мере, она говорит дочери, чтобы та гордилась отцом и с поднятой головой рассказывала о папе одноклассникам, только всё получается иначе. Они – приезжие, тут им выдали квартиру, а большинство родителей в классе – это коренные жители, которым не особо нравится положение дел в Великом Коринфе. А кто-то ещё состоял в крупнейшей партии – Республиканский левый либерально-демократический фронт Великого Коринфа, которую Канцлер распустил, и она тихо уползла в тень, посвятив себя делу разжигания ненависти к имперцам.
«Так почему же Империя ничего не делает?» – снова рождается немой вопрос и с болью девушка находит ответ – Рейху нечего сюда отправлять. Части Инквизиции и Корпуса Веры растянуты по всей Империи, Гвардия Трибунала только должна через неделю закрепить здесь первые подразделения и единственной существенной силой стали военные ордена, которые ничего не делают.
Подходя к площади имени Аврелия Августина, Сериль смогла разглядеть, что по каменным плитам ступают поборники мятежа – люди с плакатами, кричащие и орущие нечто странное и сумбурное. Человек пятнадцать, в разноцветных лохмотьях и драными баннерами, не более того. Девушка смогла разглядеть, что на полугнилых досках и кусках бумаги, на новоимперском намалёвано красными, синими, чёрными и жёлтыми маркерами: «Долой Рейх», «Вставай четной народ за нашу свободу», «Поднимитесь коринфяне, во имя нашей свободы!», «ЯМЫ – коринфяне!»
Множество людей с сокрытым сожалением относятся к городским повстанцам, облачённых в нищие одежды мятежа. Сериль видит по глазам проходящих, что они рады бы поддержать митингующий люд, но бояться полиции и немногочисленных инквизиторов. Сериль не стала смотреть на это безобразие, понимая, что скоро этих мятежников заберут в участок, где скорее дело передадут в суд и отправят их в колонию. Но всё равно это не даёт спокойствия и Сериль чувствует, что некое напряжение повисло в воздухе, кажется, словно город вот-вот готов взорваться от мятежных настроений.
Минуя площадь, женщина вышла на небольшую улицу, образованную между двух линий высотных зданий и ведущую на прямо в какой-то парк, чьи зелёные образы манят через прохладный переход.
– Подайте бедному нищему, – пристал тут же к девушке старый оборванец в лохмотьях.
– Ты не для себя берёшь, – Сериль потянулась к карману, одновременно смотря на нашивку синего цвета, украсившую плечо полудырявой сине-джинсовой куртки. – Ты сторонник бывшей партии.
– И чё? Ты хоть знаешь, что мы стоим за великое дело.
– Видела я таких, – фыркнула Сериль, вспоминая детство, проведённое в Пиренейской Теократии, и толпы фанатиков, которые ради «свободы от испанской диктатуры» готовы были рвать и метать. – Вы на всё пойдёте ради мнимой свободы.
– Мнимой!? Мнимой!? – разъярённо стал вопрошать нищий, почёсывая себя за чумазую грубо стриженую бороду грязной рукой. – Почему я не могу молиться своим богам? Почему я не могу заказать себе наркоты, сколько хочу? Почему я не могу вызвать себе… кхм… девок? Почему вдруг это стало преступлением!?
– Вот она ваша свобода, – усмехнулась Сериль. – Наркотики, интим и язычество… не слишком впечатляет.
– У нас был свой парламент, а не кучка марионеток на подачках у Канцлера! У нас был свой либеральной президент и независимый суд! – нищий опустил голову вниз, скорбно покачивая и приговаривая. – Всё это похерил твой Канцлер. Он отобрал у нас нашу свободу.
– Вспомните, как вы жили? – Сериль ускорила шаг, пытаясь как можно скорее миновать переулок, стуча каблуками невысоких туфель по асфальту.
– И-и-и? – возопил нищий. – Зато у нас была наша свобода!
– Ты вообще откуда взялся?
– Меня ваш Канцлер сделал таким! – нищий схватился за свою одежду. – Раньше я был крупным торговцем медпрепаратов… а теперь, – всхлипнул бедняк.
– А, это вы втридорога продавали медикаменты, а на самые простые лекарства задрали цен раз в десять.
– Это сущность капитализма и свободного рынка. Ты ничего не понимаешь!
– Теперь непонятна ваша ненависть к Канцлеру. Рейх вам не даёт обдирать людей, не даёт опуститься на самые глубины похоти и распутства.
– Твой Рейх ничего не стоит. Скоро вся власть снова окажется у нас. Все диктатуры обречены, – окончив тираду, бедняк сделал голос более умилительным и снова решил давить на жалость, протянув руку. – Так ты не дашь ничего старому нищему… как же твой Бог такое оценит?
Сериль положила что-то на тканевую перчатку, с обрезанными пальцами и ускорила шаг, вырываясь из объятий холодного и мрачного перехода. Гримаса лёгкой злобы скривила грязнённый лик нищего, когда он увидел, что на его ладони не звонкие яркие монеты, а всего лишь пара конфет в серебристой обёртке.