Восхождение на Фудзи (Репортажи из Японии)
Шрифт:
– Это немыслимо с точки зрения медицины!
Зато врачи "скорой помощи" в трущобах Санья, выезжая на вызов, заранее знают диагноз, Если кто-то упал на улице - значит обморок от малокровия.
Тут действительно заколдованный круг. Сегодня на бирже труда не досталось работы - пошел продал кровь. Назавтра валит с ног, не дает работать слабость. Ничего не остается, как снова и снова сдавать кровь, постепенно превращаясь в вовсе не трудоспособного донора-профессионала.
– Защитники нашлись!
– кричал в министерстве здравоохранения распалившийся владелец
– Да эти люди только благодаря нам и существуют. Без нас им и неделю не протянуть. Втолкуйте же газетам, чтобы они заткнулись со своей дурацкой шумихой!
Но замять "дело о желтой крови" не так просто.
Министерство здравоохранения смущено. А воротилы "кровяного бизнеса"? Встревожены, но не очень. Если "желтой крови" преградят путь в клиники, почему не использовать ее в косметических целях?
Можно, разумеется, оградить операционные от потока "желтой крови" и направить ее на изготовление средств от морщин. Но как, чем разгладить морщины на лицах тех, кто дожидается первого автобуса у ночлежек Санья? Пресс, выжимающий "желтую кровь", - это явление социальное. Тут медицина бессильна.
Полторы тысячи дней
На пустыре за заводской оградой полным-полно людей. Всюду смех, песни. Дымятся костры, трещат хлопушки, с визгом носится принаряженная детвора. Во всей этой пестрой разноголосице четко выделяется веселый перестук деревянных, похожих на молота, пестов, который возвещает в Японии приближение Нового года.
Здесь и там расставлены огромные выдолбленные колоды. В каждую такую ступу вываливают решето распаренного риса, и, дождавшись своей очереди, мужчины начинают толочь его пестами.
Мужчины работают истово и согласно, словно бьют в ритуальный барабан. Подчиняясь безупречному ритму, женщины успевают после каждого удара подправлять вязкую массу, чтобы она не липла к краям.
Так толкут омоти - тягучие лепешки, которые в японских домах заранее заготавливают на все новогодние праздники. Старинный народный обычай воплощает радость единения семьи, которая не только непременно должна собраться за одним столом, но и сообща приложить руки к праздничной стряпне.
Сотни людей смотрят, как ест первую лепешку четырехлетний мальчуган с кумачовой, как у взрослых, повязкой на лбу. Да, здесь собралась одна большая семья, сообща приложившая руки, чтобы вскормить его. Ибо все четыре года, за которые малыш и три десятка его сверстников успели родиться, выучиться ходить и даже понять значение красной повязки, их родители не получали зарплату: они бастовали.
Незадолго до гулянья на пустыре мне довелось побывать в соседней школе, где среди детских прописей, развешанных по стенам, красовался плакат: "Пятая ежегодная конференция профсоюза "Ниппон рору". Собравшиеся, как водится, говорили об итогах и задачах, о членских взносах, о том, кого выдвинуть в новый состав исполкома. Но эта внешне столь обыденная конференция не могла не рождать волнения. В свое пятилетие вступал профсоюз, который, просуществовав на заводе меньше четырех месяцев, бастовал все последующие четыре года.
Когда активисты вышли на фабричный двор с красным знаменем, чтобы объявить о рождении профсоюза, они до последней минуты не знали, сколько металлистов откликнется на этот призыв. Всю подготовку пришлось вести скрытно.
Владельца завода "Ниппон рору" неспроста прозвали "Аоки-государь". Тщедушного вида старичок привык вести себя как феодальный владыка. Попытки создать профсоюз в 1946 и 1949 годах были им жестоко пресечены.
Едва опять завидев людей с алыми полотнищами, Аоки-государь коротко бросил: "Разогнать!"
Охранники кинулись выполнять приказ. Но толпа вокруг флага росла и росла. Шестьсот рабочих - половина завода - открыто встали в тот же вечер под профсоюзное знамя.
Такого Аоки не ожидал. Он был ошарашен, но от коллективных переговоров наотрез отказался: "Я нанимаю рабочих, я плачу им деньги, и если уж пошла такая мода, я же создам им и профсоюз, а с самозванцами никаких дел иметь не буду".
Владелец завода начал нечистоплотную возню. Не брезгая ни клеветой, ни угрозами, не скупясь на подачки, он любой ценой старался затащить другую половину рабочих в свой "профсоюз". А когда счел, что штрейкбрехеров навербовали достаточно, созвал общезаводской сход.
Аоки-государь был краток. Все знают, что рука у него тяжелая. Смутьянов на заводе не потерпит. Кому следует, уже отправлены письма об увольнении. Тем, кто завтра их получит, нечего являться на работу. Разве что сейчас раскаются, придут с повинной - тогда, может быть, будет поблажка.
Аоки умышленно не назвал ни имен, ни числа уволенных - надеялся расколоть коллектив, вызвать смятение в его рядах. Напрасно! Тут же на заводском дворе металлисты поклялись друг другу: если вздумают рассчитать хоть одного - бастовать всем профсоюзом.
Как боевой гимн впервые прозвучала только что сложенная в цехах песня:
Крепись, товарищ,
будь стоек до конца.
Нам луч победы
заблестит сквозь тучи.
Как альпинисты
на пути по кручам,
Связали мы в борьбе
свои сердца.
Отправившись назавтра на завод, чтобы объявить забастовку, металлисты увидели, что ворота перегорожены шеренгой полицейских. Впереди нее, вызывающе помахивая дубинками, прохаживались молодчики в комбинезонах и касках.
Боясь, что рабочие займут оборону в цехах, Аоки уже с ночи вызвал отряд полиции, да еще нанял в помощь ей громил из "бамбукового колодца" - одной из гангстерских организаций.
Присутствие этих личностей, для характеристики которых больше всего подходит слово "черносотенцы", сделало борьбу особенно ожесточенной и тяжелой. Они избивали пикетчиков, пытавшихся создать перед заводскими воротами живую стену, обливали их водой из брандспойтов, закидывали камнями штаб стачки.
В течение первых месяцев буквально дня не проходило без столкновений. Более сотни забастовщиков получили ранения и увечья. Всего труднее было рабочим сдерживать себя. Черносотенцы всячески провоцировали их на побоище, чтобы дать полиции повод для массовых арестов.