Восхождение тени
Шрифт:
Так и вышло. Они прозвучали из ниоткуда: три голоса переплетались, сливаясь в один, опутывая его сетью слов, лишь постепенно открывающих свой смысл.
– …Давным-давно Бессонные отделились от своего народа, и случилось это потому, что вечное бодрствование свело их с ума. Сон всегда притуплял у Народа боль долгой жизни, и даже те, кто превыше всех и живут дольше всех – Дети Огненного цветка, – могут по-своему отдыхать, отпуская разум бесцельно блуждать в грёзах. Но не было такого покоя, что облегчил бы боль Бессонных, навечно обречённых на заточение среди гулкого
Оттого и восстали они против собратьев, отвернулись от остального Народа и ушли в дикие места, чтобы там начать новую жизнь. В лесу за Утраченными землями они построили великий город и назвали его Сон – но и поныне нет согласия в том, было ли то название яростным вызовом Народу, ими оставленному, или печальнейшей из шуток.
Нет горше раскола семьи. Много лет подряд с той поры Народ и его бессонные братья проливали кровь друг друга, поступали друг другу наперекор. Отдаление породило вражду. Бессонные даже перестали почитать тех богов, которых прежде любили, так что от храмов и алтарей в священных местах Сна остались одни руины.
За бессчётные века, что пронеслись над нами со времён раскола, из всех Бессонных лишь мы трое унаследовали кровь Народа и могли впадать в дремоту, как впадали наши предки. И в этой дрёме снили мы далеко и ясно.
Отвергнутые всеми, мы были изгнаны из Сна, но не были приняты и в наследных наших чертогах, в Доме Народа. И потому мы тоже удалились в глушь, и так долго жили в дикой пустоши, что забыли, каким путём пришли сюда, и захоти мы даже – не нашли бы дороги назад.
И всё же мы спим, и грезим во сне. В этих грёзах мы зрим то, что грядёт – или возможно, грядёт, – в каждом сне таятся тени и мороки, истинные предсказания смешаны с ложными. Но мы знаем, что мы трое рождены иными неспроста. Мы знаем, что наши сны имеют своё предназначение. И мы знаем также, что никому более, смертному или бессмертному, не были явлены те видения, каких удостоились мы.
Мы не знаем, кто вложил в нас дар видеть эти грёзы, особые и еретические, или почему именно мы были избраны, а затем оставлены ожидать многие столетия, чтобы применить свой дар. Но мы знаем, что пренебречь им для нас значит отвернуться от того единственного стержня, что удерживает вместе все миры и времена – духа, сознание и слово которого есть Книга Огня-в-Пустоте, – каковая и сама по себе одна только дарит нам надежду на то, что существование наше не бесцельно…
Эти слова, эти мысли были единственными спутниками Баррика в извечном мраке. Три голоса, звучавшие в унисон, постепенно опять разделились, у каждого появились свои характерные нотки, но темнота всё ещё окружала принца, и только голоса Спящих удерживали его над небытием.
– Что станем мы делать теперь? – спросил первый голос, самый мягкий из трёх.
– История уже разворачивается перед нами, но персонажи её выходят на сцену и скрываются за кулисами не в том месте и не в свой черёд.
– Всё было просто обречено пойти не так. Я вам говорил, – а это тот сварливый. Зол или… напуган?
– А мы это предвидели? – третьего он запомнил хорошо: старый и растерянный. Имя… имя вроде бы напоминало завывание ветра в одиноких пустошах, вздох печали. – Я не могу вспомнить. Мне холодно и страшно. Когда великие вернутся, они будут так сердиты на нас всех.
– Мы делаем это не для себя, но для истории. Даже богам не уничтожить повествования, героями которого мы все…
– Неверно, – прервал его тот, второй, резкий и злой голос. – Они могут препятствовать его развитию так долго, что оно утратит свой облик и смысл – до тех пор, пока история, целую вечность ждавшая того, чтобы сбыться, не станет неузнаваемой. Итог можно оттягивать бесконечно – так, что сам мир умрёт прежде её завершения.
– Только если мы сдадимся, – возразил первый Спящий. – Только если отречёмся от наших собственных снов.
– Хотелось бы мне их не видеть, – вмешался старый. – Они приносят лишь горе. У нас ведь была семья когда-то…
Хуруэн. Вот как звали тот дряхлый дребезжащий голос. Хуруэн. Другие два имени тоже звучали как-то похоже…
– Тихо. Время нам подумать, что мы можем сделать. Вы слышали слепого короля. Этот малыш, юное создание солнечного мира, должен прийти к нему поскорее, иначе всё будет потеряно.
– Твои усилия тщетны. Что, этот мелкий полукровка умеет летать? Нет. Всё кончено, говорю тебе.
«А это – Хикат, – вспомнил Баррик. – Имя будто свист топора, рассекающего древесину. Хикат. А третьего звали… Хау».
– Ничего ещё не кончено. Есть один путь. Он может пройти дорогой Горбуна.
– Он не знает, как – и учиться ему пришлось бы долгие годы.
– Я знал когда-то, – прокряхтел старый Хуруэн. – Знал ли я? Думаю, да. Вроде бы я помню дороги Горбуна, и они холодны и пустынны.
– Холодны они и пустынны, да, но дитя может пройти этими дорогами и иначе, не с помощью одной лишь своей силы, – мягко добавил Хау. – Во Сне есть дверь.
– Ах! – вздохнул Хуруэн. – Мглампы! Увидеть бы мне их ещё раз.
– Вы оба идиоты, – припечатал Хикат. – Город Сон – это смерть, и для нас, и для этого смертного щенка. У него нет шансов достичь двери или пройти в неё, даже если он её и разыщет.
– Если только мы ему не поможем.
– Да хоть бы и так, – тот, кого звали Хикат, казалось, даже смаковал отчаяние. – То, что мы в силах ему дать, поможет лишь в том случае, если этот юнец доберётся до двери – а это ему не удастся точно, в городе-то, где всякий ненавидит его смертельно.
– Другого способа нет. У нас есть только один этот шанс.
– Кровь его там застынет, – уныло предрёк Хуруэн. – Если мальчик пойдёт этими дорогами, Ничто выпьет его жизнь. Он сделается стар и потерян… как мы. Стар и потерян.
– Ничего не поделаешь – ему придётся воспользоваться тропами Горбуна. Иного пути нет. Но мы подарим ему по частице себя. Эти тропы опасны, и мы должны подготовить дитя и дать ему защиту, чтобы он мог там выжить. Подведите его к нам.
– Это истощит нас – возможно, даже убьёт. Да и он лишь проклянёт тебя за эти дары, – судя по голосу Хиката, его это несколько забавляло…