Восхождение тени

Уильямс Тэд

– И это удержит тварь внутри меня в состоянии сна?

– Если ты продолжишь принимать тигриный яд, то да, – кивнул аптекарь. – Того, что я дал тебе, должно хватить до конца лета. Оно стоило мне двух серебряных империалов, – вновь эта ухмылка – улыбка лиса, наблюдающего за семейством жирных перепёлок, – и я продам его тебе за ту же цену, потому что ты станешь постоянным покупателем.

Во швырнул монеты на стол и вышел. Старик даже не оглянулся, слишком занятый перебиранием содержимого ящичков аптекарского комода.

Гончий чувствовал себя немного необычно, но не

хуже, чем после того, как выпьешь залпом кружку пива в жаркий день. Он привыкнет. Это не ослабит его бдительности, он позаботится об этом. А если всё же ослабит – что ж, он станет принимать и того меньшую дозу. К тому же, ещё оставался шанс, что когда Во доставит девчонку Сулепису, тот признает его полезным и вознаградит избавлением от существа, что сейчас сидит у него внутри. Кто сказал, что чудес не случается? Если автарк собирается править двумя континентами, ему потребуются сильные, умные люди. И повелителю не сыскать наместника лучше, чем Дайконас Во – человек, не раздираемый суетными страстями, – в отличие от большинства своих собратьев. Править собственной страной – а ведь действительно, любопытно было бы попробовать…

Гончий остановился, почувствовав – что-то не так, но сперва не поняв, что именно. Он стоял на мысу, на месте, где главная базарная дорога уходила за поворот, а холм круто обрывался с одной стороны, открывая вид на гавань. Утреннее солнце поднялось уже высоко в безоблачное небо… над облаками, висевшими прямо у поверхности воды.

Дым.

Дайконас вгляделся в сизые клубы и что-то в его настроении, весьма сходное с удовлетворением, испарилось, сменившись яростью и неким другим чувством – возможно даже, как раз так выглядел страх.

Внизу, в гавани, горело ксисское судно – корабль Во.

Солнце встало, насколько могла судить Киннитан, не менее часа назад, а человек-без-имени, кажется, покинул корабль – по крайней мере он не пришёл пошарить по каюте своими пустыми глазами, как делал каждый день сразу после рассвета с самого начала плавания.

Итак, ушёл… возможно. И если все же ушёл, то это, скорее всего, последний раз, когда они оказались вне досягаемости своего пленителя до тех пор, пока он не передаст их прямо в золотые когти автарка. Так что если и пытаться сбежать – сейчас самое время.

Она громко заколотила по двери, не обращая внимания на встревоженный взгляд Голубя. Наконец засов подняли, и один из охранников заглянул внутрь. Киннитан сказала ему, чего хочет – стражник в сомнении нахмурился, а затем поспешил за командиром. Ещё два начальника пришли и ушли, прежде чем явился сам капитан, и тогда девушка уверилась, что безымянного нет на борту. Но ясно было, что капитан всё равно опасается этого человека, если судить по тому, как настороженно он к ней относился: моряк явно ничего не знал о девушке, кроме того, что её везли к автарку.

– Я жрица Улья, – в третий раз повторила Киннитан, – и мне должно быть позволено сегодня молиться Нушашу. Наступил День Чёрного солнца.

Девушка очень надеялась, что выдуманное название покажется достаточно зловещим.

– Ты что же, думаешь, будто я позволю тебе ради этого выйти на палубу? – мужчина покачал головой. – Нет, нет, и ещё раз нет.

– Хочешь навлечь на свой корабль неудачу? Лишить бога его молитв в такой день?

– Нет. Но мне пришлось бы поставить вокруг тебя солдат, а я, говоря откровенно, в этой гавани не рискну так открыто демонстрировать величину своего отряда. Мы не дома, в конце концов, – он осознал, что сболтнул лишнего, и рявкнул на Киннитан:

– Можешь молиться хоть до хрипоты, но только в своей каюте! – будто она была виновата в том, что у него язык без костей.

– Но я не могу взывать к солнцу, не видя солнца. Это преступление против бога! – теперь она взмолилась по-настоящему, отчаянно надеясь, что капитан сам додумается до нужного ей решения. – Я должна видеть перед собой всепобеждающее солнце – ну, или огонь. А у меня ничего нет.

– Огонь? Да ты смеёшься. Впрочем, пожалуй, я мог бы дать тебе лампу. Или свечу. Да, так даже безопаснее. Достанет ли свечи, чтобы умилостивить бога?

– Богов ты обманываешь на свой страх и риск, – сурово ответствовала Киннитан, хотя внутри вся дрожала от облегчения. – Ладно, лампы мне хватит.

– Нет уж, обойдёшься свечой. Так или никак, а ответственность перед богами я возьму на себя.

Киннитан изо всех сил постаралась изобразить избалованную жрицу, всегда получавшую то, что захочет.

– О, ну что ж, хорошо, – поколебавшись, ответила она. – Раз уж это всё, что в твоих силах исполнить.

– И расскажи богам, что я не препятствовал тебе, – напомнил капитан. – Будь честна! Ты всегда должна говорить небесам только правду!

Потекло время томительного, изматывающего ожидания; и вот наконец матрос принес ей свечу в глиняной чашке: малюсенький – едва ли длиннее большого пальца девушки – огарок, на котором теплился огонёк с ноготок. Когда пленники вновь остались одни, Киннитан поставила свечу на пол и принялась разрывать одеяло на длинные лоскуты. Голубь поднялся и сел на кровати; глаза его округлились, и он сложил пальцы в вопросительном жесте. Девушка улыбнулась ему – как она надеялась, ободряюще:

– Я всё тебе покажу. А теперь помоги-ка. Отрывай куски вот такой ширины.

Когда от одеяла осталась кучка десятка в два полос, Киннитан вытащила из-под кровати кувшин с водой. Она приберегла воду с прошлой ночи, смочив губы всего несколькими каплями, и теперь передала её Голубю.

– Окунай туда лоскуты, вот так, – девушка опустила одну полоску в кувшин и вынув, отжала лишнюю воду обратно в сосуд. – Теперь давай ты. Смочи несколько, а остальные оставь сухими.

Пока озадаченный мальчик старательно смачивал полоски шерстяного сукна, Киннитан взялась за крохотный пузырёк духов, подаренный ей ещё в Иеросоле одной из прачек: вынула пробку и вылила содержимое на один из лоскутов, который затем принялась запихивать в щель между досками на потолке. Пока Голубь наблюдал за происходящим со всё растущим ужасом, она поднесла свечу к смоченной благовониями тряпке. Мгновение – и на той расцвёл призрачно-голубой цветок огня.