Восхождение
Шрифт:
Женский, столь знакомый, взволнованно и со страхом словно жаловался: «Владыка! Ведь этого никогда не бывало, чтобы ласточки воевали с воробьями, а синички с соловьями, это же не хищные птицы? Что же будет?»
– Это очень прискорбно, - проговорил мужской голос, по всему, старца.
– Тем более прискорбно, что это твой сын затеял раздор в птичьем мире.
– Муж тоже меня беспокоит. Я не могу с ним поладить, поскольку мое превосходство и моя красота вызывают у него нередко лишь злобу, а не послушание и стремление к совершенству. Он может ненароком, в исступлении,
– Тебя невозможно убить. Ты бессмертна.
– Я боюсь за него, за его душу. Я боюсь за сына.
– Тебе придется их оставить. Срок и так близок.
– Я так мало успела сделать.
– Время неблагоприятно. Ваша разлука неминуема.
– Владыка! Я передала свою душу, если не всю, то сколько смогла, моему сыну.
– Бесценный дар!
– воскликнул старик пораженно.
– Что ты наделала, дочь моя?
– с ужасом произнес после небольшого молчания он.
– Если твой сын глуп, это ему не поможет.
– Он не глуп, владыка. В нем есть нежность и ум, пусть и крикун и злодей, это он подыгрывает отцу.
– Почему же он не проникся твоим прекрасным образом, твоей чудесной душой? Красота твоя - дар природы людям. Теперь же, обретя твою силу, как и твой муж, твой сын может вырасти в злодея, какого свет еще не видывал. Частичка твоей бессмертной души обратится у него во всесокрушающую силу демона зла, а ты без нее уготовила себе судьбу смертных женщин.
– Я умру? Что ж, душа моя измучена, я готова умереть. Восстановите мир в царстве птиц. Мне бы не хотелось оставить после себя обезлюдевшую землю.
– Я уже призвал в себе царицу ласточек и принца воробьев.
– Это из Страны восходящего солнца или Поднебесной?
– Мы не ведаем границ, установленных государствами. Они из той же страны, что и ты.
– Она существует? Это не сказка для детей?
– усомнилась фея.
– О, бедная моя! Ты отдала всю свою душу сыну. Поймет ли он, оценит ли он твой дар? Теперь твоя судьба - в его руках.
Поскольку голоса все время удалялись куда-то, он вступал по едва приметной дорожке, как вдруг вышел на площадь перед старинным дворцом, и, конечно, на него обратили внимание. Мама рассмеялась, взглядывая на него, как всегда, с лаской, владыка нахмурился, сверкнув очами из бездонного света, и он понял, что засыпает и, рассмеявшись невольно, проснулся.
Он стоял в лесу среди поредевших стволов деревьев, где лишь смутно угадывались очертания и площадки, и старинного дворца, но это было спустя много лет, когда он посетил места своего детства.
На дальнем берегу высились то тут, то там стога сена, и синие цепи гор, как нарисованные, выступали в лазури небес без края и конца. Первые желтые листья уже окрасили леса и кусты под наступающую осень, воздух свеж и чист, как бывает в августе в тех краях, и этот свет, столь памятный, живил, радовал душу и томил обещанием всей полноты счастья и любви где-то в запредельной стороне.
Весеннего многоголосья птиц не было, только синички то и дело показывались и исчезали, да серая цапля неподвижно стояла на мелководье в лесном заливе... Вдруг кто-то рассмеялся - тонким, не то женским, не то детским голоском; не без священного трепета и страха, еще из детства, стало быть, благотворного, он прислушался.
То три синички, перепрыгивая с ветки на ветку, переговаривались между собою и явно поглядывали на него. Они узнали место, где некогда жил владыка, то есть великий даос, обретший мудростью и долгими упражнениями не только бессмертие, но и способность летать, и вспомнили о фее, погибшей, передав свою душу сыну, отметив, что подобное саможертвование достойно глубочайшего уважения. И тут-то из пенья синичек, как в опере, на слова, в смысл которых они не очень вдумывались, и не всегда их можно было понять, он прознал о судьбе феи. Даос унес прекрасное тело умершей феи в уединенное ущелье и в нефритовом гроте устроил ей вечное пристанище: она спала, ибо частью души была вне смерти, как растения и звери, впадающие в зимнюю спячку.
Все это звучало в духе сказок, какие он любил рассказывать, и никто не ожидал, что Аристей однажды отправится на Восток с тайной надеждой посетить волшебную страну, где он несомненно побывал, может быть, еще в раннем детстве, когда жил в Сибири до смерти матери.
3
Санкт-Петербург. Уединенный дом в саду. В окна поверх деревьев виден кораблик на кончике золотого шпиля Адмиралтейства, в закатных лучах сияющий, как самый настоящий, из чистого золота.
Аристей в черном плаще, собственно накидке с пламенеющей красной подкладкой, примеривает перед высоким зеркалом черную маску, которая к его бородке не совсем идет, старит, что, впрочем, может быть, кстати.
– Кого же я изображаю? Принца из сказки о прекрасной фее, или волшебника, что явится открыть бал-маскарад? А что смешного? Кто же смеется здесь? Чей голос слышу я?
На этажерке проступает крохотный старец, вырезанный из сердолика, брелок, археологическая находка.
Аристей заинтересованно:
– На паруснике просиял луч света, пронесся прямо и проник в брелок, и весь он засветился, точно ожил…
Задвигался, и ум во взоре блещет, и, кажется, готов заговорить?
Кивнул с усмешкой, рассмеялся глухо. Скажи, не твой ли голос слышу я в часы тревог, как некогда Сократ даймона своего?
Даймон обрадованно проронил:
– А что? Допустим.
– Допустим? Значит, не совсем все так. Нельзя нам объясниться напрямую?
Даймон, заулыбавшись, довольный:
– Пожалуй, и пора!
Аристей, строя догадки:
– Ты джинн из сказки о фее, что явилась в мир, погрязший в борьбе добра и зла, внести в него вновь красоту, как золотую меру вещей, и дел, и помыслов людских?
– О, нет! Скорее я твой предок. Джинн вселялся в твоего отца, чей образ обрел я после гибели его.
Аристей удивился:
– Что, за отца тебя я принимал?
Дайман, рассмеявшись:
Не забывай, в меня вселялся джинн, влюбленный в фею, злобно непокорный, приведший к гибели принцессу дважды.