Восхождение
Шрифт:
Глава ХI
Рассказывать о венчании и о взбудоражившей весь Париж свадьбе нет никакого смысла, так как отчеты о них были опубликованы во всех столичных газетах, и при желании читатель может поднять подшивки того времени и погрузиться в этот бесподобный праздник. Но одно событие репортеры, если так можно выразиться, прошляпили, а ведь оно сыграло ключевую роль в развитии всей дальнейшей истории, связанной с фантасмагорической судьбой Бориса Скосырева.
Все началось с того, что у входа в ресторан свадебный кортеж встретил оркестр балалаечников. Они так лихо наяривали
Не удержался от нескольких замысловатых карамболей и Борька. Совершенно забыв, что он во фраке и ни вприсядку, ни вприпрыжку этот костюм плясать не позволяет, Борька подхватил какую-то бывшую графинюшку и, взбрыкивая ногами и размахивая руками, понесся с ней по кругу. И вдруг у самых дверей он с размаху налетел на какого-то важного господина, одетого то ли в генеральский, то ли в адмиральский мундир.
– Пардон, – бросил на ходу Скосырев и поскакал дальше.
А то ли генерал, то ли адмирал, вместо того чтобы снисходительно кивнуть, сгреб Борьку в охапку и заорал на всю округу:
– Борька! Скосырев! Барон! Чертов сын, откуда ты взялся?!
Самое удивительное, что барон Скосырев, вместо того чтобы презрительно оттолкнуть разодетого, как петух, незнакомца, начал его колотить то по плечам, то по спине, то куда придется, а тот, смеясь во весь рот, упоенно давал ему сдачи.
– Витька! Гостев! – не скрывая радости, тискал он незнакомца. – Ты, я смотрю, служишь. В каком звании?
– Какое там звание?! – хохотнул Гостев. – Ты что, без очков ни черта не видишь? Это же ливрея, – одернул он свой расшитый мундир. – А служу я директором двери, – театрально приосанился он, – или, по-нашему, швейцаром.
Борька отступил на шаг, окинул оценивающим взглядом статную фигуру бывшего однополчанина и ни с того ни с сего вспомнил слова Костина о том, надежный ли человек поручик Гостев и умеет ли он хранить тайну.
– Иди-ка сюда на минутку, – отвел он в сторону Гостева. – Когда этот бедлам закончится, – обвел он руками свадебную процессию, – надо будет поговорить. Приватно! – многозначительно добавил он.
– Есть! – по старой привычке вытянулся во фрунт Гостев.
– Где это можно сделать?
– Лучше всего у меня дома. Я тут неподалеку снимаю квартирку, под самой крышей, – черканул он адрес на бумажке. – Соседей нет, так что никто не помешает.
– Добро, – пожал его руку Борька. – На днях загляну. А пока что давай гулять! – сбросил он флер таинственности. – Сегодня женится мой большой друг. Ты Вальку Костина знаешь? Хотя откуда, – махнул он рукой, – он же моряк, а мы с тобой – пехота. А раз он женится, то… Короче говоря, предстоят большие дела. Но придется сбросить ливрею. Ты к этому готов?
– Да пропади она пропадом эта ливрея. И пошла она! – матюгнулся Гостев. – Я же все-таки офицер, а не какая-нибудь инфузория или амеба обыкновенная, – неожиданно вспомнил он гимназический курс физиологии. – Если надо пострелять или что-нибудь в этом роде, я всегда готов.
– Рад это слышать, – шутливо козырнул Скосырев. – До встречи… Да, чуть не забыл, – неожиданно вернулся он. – Ты с кем-нибудь из наших видишься?
– Ты об однополчанах? – уточнил Гостев.
– Не только. Вообще об офицерах, которым осточертело быть таксистами, балалаечниками, вышибалами и еще черт знает кем.
– Десятка два таких ребят знаю. По выходным мы собираемся в русской забегаловке под названием «Трактир».
– Добро, – еще раз взял под козырек Борька. – Честь имею.
Самое удивительное, беседуя с Гостевым, Борис не имел никакого представления, что за великие дела их ждут и какая роль в них отводится бывшим русским офицерам и ему самому. На что намекал Костин, какой грандиозный план намеревался ему подарить, Борис и понятия не имел. Но, как бы то ни было, просьбу Костина он выполнил, и связь с однополчанами установил.
Когда отгремела свадьба, и наши герои вернулись в Сантандер, Валентин Костин пригласил Бориса в старый гостиничный номер и, собирая свой нехитрый скарб, завел разговор о самом главном.
– Я буду говорить долго, – начал он, – поэтому ты наберись терпения и слушай. Вопросы – потом, на какие смогу – отвечу. Так вот, дорогой мой друг и собрат по палубе, – плеснул он отборного коньяка. – Как я тебе и обещал, от дел я отхожу. Мы с Мэри долго думали, где нам жить и что делать дальше, и пришли к выводу, что будет самым разумным, если мы уедем в Канаду. Да-да, в Канаду! – заметив вопрос в глазах Бориса, с нажимом продолжал он. – И тому немало причин, в том числе и та, что именно в Канаде размещен основной капитал, который Мэри унаследовала от отца. Лесоразработки – это не главное, куда важнее то, что ее отец контролировал почти все производство алюминия, никеля и цинка. На алюминии, как ты знаешь, держится самолетостроение, а без никеля и цинка не обойтись ни тем, кто делает автомобили, ни тем, кто строит корабли.
Доходы все это приносит немалые, но вот ведь закавыка: в последние годы алюминия, цинка и никеля выпускалось все больше, а прибыль почему-то падала. Подозреваю, что тут не обошлось без воровства: прощелыги-менеджеры наверняка решили, что девчонка в их делах ничего не смыслит и обвести ее вокруг пальца проще простого. Но я наведу порядок! – трахнул он кулаком по столу. – Я это ворье выведу на чистую воду и башки им поотрываю!
Еще одна причина нашего переселения в Канаду в ее климате. На днях я говорил с врачами, у которых лечилась Мэри, и, как это ни странно, все, как один, сказали, что климат Средиземноморья ее легким противопоказан, а вот настоянный на хвое воздух Канады – это то, что надо.
А теперь, Борис Михайлович, – неожиданно назвал он Скосырева по имени-отчеству, – о тебе. Моя благодарность тебе – безмерна. Без тебя мне Мэри не видать бы, как своих ушей. Вспомни, как подловатенько мы начинали это дело, как по моей наводке ты охмурял леди Херрд, как морочили головы местной публике, как… Э-э, да что там говорить! – махнул он рукой. – Но у нас была цель, и мы ее достигли. А теперь вопрос: кому-нибудь от этого стало плохо? Ни в коей мере! Госпожа Мэри Костин счастлива, леди Херрд – на седьмом небе, мы с тобой, как говорят картежники, тоже при делах.