Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г.
Шрифт:
— Не знаю,- неохотно отвечает Алексей. Уличные происшествия его не интересуют.
— А я не сомневаюсь, что это именно он.
— Господи, да кому же больше! — вступает в разговор старушка лифтерша, вышедшая на улицу.- Ну просто житья нет от этого хулигана!
— И вовсе это не хулиганство,- раздается тоненький голосок какой-то школьницы.- Это, тетенька, любовь. Любит он ее — это же всем известно.
— То, что он под ее окнами представления разные почти каждый день устраивает, это у вас любовь, значит, называется? — хмурится лифтерша.
Алексей уже не слушает их болтовню, и не
Более же всего неприятна Алексею мысль, что Вадим может быть не безразличен Варе. А это вполне вероятно- не случайно же многие часы проводит она у окна…
С высоты своего пятого этажа Русин хорошо видит окно Вари, живущей напротив тремя этажами ниже. Вот и сейчас, наверное, ее тень колышется на занавеске. Значит, она дома и видела, что происходило на улице.
Алексей уходит в комнату отца, чтобы не думать больше об этой девушке. А Василий Васильевич снова, кажется, не в духе? Неужели произошла очередная схватка с мамой?
Ну да, невозмутимая Анна Павловна что-то слишком уж тщательно прикрывает многочисленные дверцы кухонного шкафа. Обыкновенно она оставляет их распахнутыми, а ящики всех столов в квартире выдвинутыми почти до отказа. Педантично аккуратный Василий Васильевич Русин время от времени приходит в ярость от этой, как он выражается, «жизни нараспашку».
— Как ты не можешь понять,- говорит он в такие минуты своей супруге,- что для меня порядок не прихоть. Он мне нужен для работы, он помогает мне думать. Считай меня чудаком, оригиналом, странным человеком, которому кажется почему-то, что дверцы и ящики устраиваются для того, чтобы открывать их лишь по надобности, а в остальное время держать закрытыми. И считайся, пожалуйста, с этой моей прихотью и странным убеждением, будто в противном случае вообще незачем было бы делать дверцы…
Анна Павловна, конечно, делает это не нарочно, а по удивительной своей рассеянности. А Василий Васильевич действительно ведет огромную, для многих других, может быть, даже непосильную работу по статистике научных фактов.
Подобная работа, по мнению Алексея, под силу лишь кибернетической машине. Однако Василий Васильевич успешно конкурирует с такой машиной. Он не только обладает феноменальной природной памятью, но еще и всячески совершенствует ее с помощью хорошо отработанной системы запоминания. В эту систему входит и тот порядок, который он завел и в институтской библиотеке и в своем домашнем кабинете. Каждый пустяк тут играет роль, помогает сосредоточиться.
Алексей в последнее время много думает об отце и его увлечении теорией информации. Василий Васильевич не сомневается, что можно сделать крупное открытие, если овладеть возможно большим количеством сведений, известных современной науке. Алексей, хотя и не разделяет этих убеждений, очень уважает отца за ту цель, которую он себе поставил. Добьется он ее или не добьется, это покажет будущее, но его знания таковы, что он давно уже мог бы защитить докторскую диссертацию по любому разделу физики. А он все еще довольствуется скромным званием кандидата, хотя за справками и даже за советами обращаются к нему академики.
Очень нужно Алексею поговорить сейчас с отцом, но Василий Васильевич явно расстроен схваткой с Анной Павловной, и Алексей решает не беспокоить отца. Да и поздно уже.
4
Хотя Василий Васильевич Русин искренне завидовал профессору Кречетову, жизнь профессора сложилась не наилучшим образом. В молодости он был влюблен в девушку, на которой женился его младший брат, бравый артиллерийский офицер, не подозревавший даже о чувствах Леонида. Так и остался с тех пор Кречетов-старший холостяком. Судьба преподносила ему и другие сюрпризы, но он принимал их с мудростью античного стоика, не ожесточаясь и не теряя веры в человечество.
В последнее время, однако ж, завидное его спокойствие и оптимизм стали одной только видимостью. Открытие, которое он сделал, вот уже которую неделю не дает ему покоя ни днем ни ночью. Конечно, он предвидел возможность связи грозных сейсмических явлений с экспериментами академика Иванова, и все-таки это очень тревожит его. Не один и не два раза, а теперь уже пять раз совпали они со временем работы нейтринного генератора, и у Кречетова не остается больше никаких сомнений в закономерности этих процессов. И очень досадно, что Дмитрия Сергеевича Иванова ни в чем это не убеждает.
— Э, дорогой мой,- беспечно заявил он сегодня в разговоре по телефону,- науке известны и не такие еще совпадения. И до тех пор, пока вы не обоснуете теоретически…
— Именно этим я и занимаюсь…
— Знаю, знаю… Но я сомневаюсь, что ваши усилия увенчаются успехом. Вам ведь не хуже моего известна невероятность подобного взаимодействия нейтрино с веществом.
Да, Кречетову известно это, пожалуй, лучше, чем самому Иванову, и все-таки он допускает возможность такого взаимодействия. Вынужден допустить.
— Ну и когда же вы думаете завершить ваши расчеты? — спросил его Дмитрий Сергеевич.
— Не знаю,- ответил Кречетов, досадуя на академика: он мог бы и не задавать такого вопроса.- Возможно, удастся сделать это, как только Институт физики Земли предоставит мне те сведения, которые я запросил. А может быт^ вообще никакие сведения не помогут решить эту задачу.,А между тем факты…
— Да и фактов пока маловато,- снова перебил его Дмитрий Сергеевич.
— А я опасаюсь, как бы их не оказалось вскоре более чем достаточно,- многозначительно произнес Кречетов и стал торопливо прощаться с академиком.
Вспоминая теперь этот разговор, Леонид Александрович упрекает себя за свою беспомощность — не смог вселить в Дмитрия Сергеевича если не чувство тревоги, то хотя бы благоразумие. А все это может кончиться по-истине глобальной катастрофой…
И, уже ложась спать, снова вспоминает он о пропаже своего портфеля. Похоже все-таки, что его украли. И наверное, это дело рук того самого молодого человека, который больше всех задавал ему вопросов в Политехническом музее. Он уже не в первый раз попадался на глаза Кречетову, а профессор даже не знает толком, кто он такой — студент или молодой ученый.