Воскресный день
Шрифт:
Я обратилась к Кахе. Уже на следующий день он сообщил, что музучилище и местный концертный зал действительно готовятся к приему важных гостей, а на буфет отпущены какие-то таинственные фонды!
– Но этого, твоего, птичьего, со сложным названием, никогда не было, – Каха пожимал плечами и предлагал принести вместо печенья пирожные. Я отказалась. Нужен «Птифур»!
Но где же его взять?
И тут меня осенило: я вспомнила о рыжей Белле!
К бабушкиной приятельнице Белле Львовне, которую называли Рыжухой, надо было идти далеко, в посёлок, за три километра от военного городка и КПП. Он находился на границе с густыми лесными зарослями. Там жили вольнонаёмные.
Бабушка рассказывала, что когда-то ещё перед войной Белла была главным человеком в общепите Одессы.
– О! – с восторгом говорила бабушка, – Не так-то просто быть кем-то в этом городе!
Беллу знали все, и не только потому, что она считалась большим начальником в посёлке: работала заведующей в большой столовой. И одновременно начальником маленькой гостиницы для приезжающих с проверкой высоких военных чинов.
Про «Рыжуху» болтали, что язык у неё похож на бритву, и лучше не попадаться. Но руки имеет такие, что другим и не снилось!
– Так все руки имеют, – удивлялась я.
– Руки рукам – рознь, не крюки, как у некоторых, а золотые. И руками этими Белла готовит так, что никому не угнаться. А в Одессе знают толк в еде, ты уж поверь, – красочно описывала умения своей приятельницы бабушка.
Но тут в разговор страстно вклинивался дед. И я в сотый раз слушала рассказ, что именно в Одессе на концерте Шаляпина дед понял, что влюбился.
– У меня даже температура поднялась до 38! Вот как я переживал… Буквально заболел! Дед восторженно смотрел на меня, зорко примечая, разделяю я его восторг или нет.
– В кого это ты влюбился? И как это может быть, чтоб от этого поднималась температура? – я подыгрывала деду и преувеличенно удивлённо смотрела на него.
– В бабушку твою влюбился! В кого же ещё? Других женщин рядом с ней нет, и быть не может!
Дед вставал в позу и начинал петь, подражая оперным певцам:
…Среди миров, в мерцании светил,
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
Глаза его искрились, наполнялись влагой, голос набирал силу, наполнял всю комнату и гремел фанфарами:
…И если мне сомненье тяжело,
Я у неё одной ищу ответа,
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо
Света-аааа-а! – восторженно раскатывался дедов баритон.
Бабушка, шутя, закрывала уши.
– Это Вертинский? – спрашивала я, потому что дед очень любил этого артиста и часто слушал его чудесные песенки со старых поскрипывающих пластинок.
– Пел Вертинский, – соглашался дед, – Но написал Иннокентий Анненский. И как замечательно написал.
Дед мечтательно прикрывал глаза, но спохватывался, что не до конца рассказал историю.
– В Одессе на том концерте я понял, что и она, – тут лукавый взгляд бросался в сторону бабушки, – Влюбилась!
– Так уж и понял? – Бабушка насмешливо смотрела на деда, он смущался, но продолжал
с упоением рассказывать, что Одесса славилась огромным количеством кондитерских и кофеен.
– Была там одна, – дед хитро прищуривался, – Помнишь?
Он любовно смотрел на бабушку:
– Ну? Неужели забыла?
– На углу Екатериненской и Ланжероновской? Как не помнить! Кофейня хорошая.
– И название помнишь? – хитро улыбался дед.
– Помню, – серьезно отвечала бабушка, – «Фанкони»! Мы с тобой зашли туда, после концерта.
Дед мечтательно смотрел на бабушку, будто вспоминал её юную, красивую и влюблённую.
– Кроме «Фанкони» была ещё одна хорошая кондитерская – у Либермана, да? А модный ресторанчик братьев Крахмальниковых? Но «Фалькони»! Такая была одна. Правда, сладкая моя? – журчал дедов голосок, – Какие эклеры, а печенье! И чай – необыкновенный!
– Меня освещение поразило тогда, по какой-то, кажется, немецкой системе? – добавляла бабушка, – Нет, не помню, кто автор?
– Да уж, освещение необычное, совершенно чудесное, – соглашался дед.
– Его сделали по системе Шукерта, – добавлял он гордо, будто сам и был автором чуда.
– Тогда говорили, что в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге такое же, – бабушка поворачивалась ко мне, – И больше нигде такого не было. Только там и в кофейне «Фалькони».
Мы специально ходили смотреть.
– Да! Удивил нас Шукерт тогда. Все сияет, блестит, переливается! Залы красивые, летняя веранда роскошная, – глаза деда блестели. Он вздыхал и проворачивался к бабушке:
– А помнишь, что ты сказала тогда? – дед смотрел ей в глаза, но бабушка сразу переводила разговор на другое.
– В той самой кондитерской «Фалькони» работала тогда Белла, – смущённо добавляла бабушка.
Теперь Рыжуха возглавляла рабочую столовую в городке вольнонаёмных, которая по вечерам превращалась в кафе под гордым названием «Прибой» с танцами и с вокалистами из числа студентов местного музучилища, которые услаждали слух любителей небогатого на развлечения посёлка.
Белла Львовна наверняка знает, что за печенье такое – «Птифур». Я решила во что бы то ни стало раздобыть рецепт таинственного лакомства.
В субботу после уроков я отправилась в поход. Обогнула КПП, нашла заветный лаз в заборе, как научил меня Сашка Дунаев. Он был искусно замаскирован мальчишками, чтобы не встречаться с пограничниками и не выпрашивать у них разрешения пройти через пропускной пункт на случай дружеской встречи с поселковой футбольной командой. Уже через час я стояла около большого дома Рыжухи.