Воскресный ребёнок
Шрифт:
Я бегу, мне становится тепло, хочется бежать всё быстрее и быстрее… Пусть Улла увидит, как хорошо я умею бегать. Вот я уже с ней поравнялась и обгоняю…
И тут слышу, что дышит она тяжело.
А я бегу дальше. Кажется, земля вот-вот уйдёт из-под ног. Если подпрыгнуть повыше, я, наверное, взлечу! Честное слово! Полечу прямёхонько к фургончику, схвачу на лету сосиски, заложу вираж и – обратно к Улле. Крикну «Лови!», и на неё посыпятся сосиски, а я приземлюсь рядом. Вот она удивится – летающая девочка и падающие с неба сосиски!
Но взлететь не получается. Неужели не получается? На бегу я подпрыгиваю изо всех сил, стараясь зависнуть в воздухе, но очень скоро ноги опять оказываются на земле и бегут дальше…
Летать и правда не получается. Летать можно только во сне. Жалко! Но я и так уже у фургончика.
Улла далеко позади, она отстала на километр или, по крайней мере, на много метров. Она держится за бок и кряхтит: «Есть хочу!» Ух, как тяжело она дышит! Я про себя усмехаюсь. Я же знала, что взрослым нельзя так много бегать, это не для них. Бедная Улла!
– Сосиску мне! – задыхаясь, просит она у продавца в фургончике. – И горчицы побольше.
Мы садимся на скамейку рядом с фургончиком и набрасываемся на сосиски. Вкуснотища! Оказалось, что я таки голодная. Когда всё съедено, Улла берёт ещё, и мы опять всё съедаем. И перемазываемся сосисочным соком. Я тайком вытираю пальцы о пальто.
Наконец мы наелись и просто сидим рядышком на скамейке. Ничего не говорим и смотрим на озеро. Утки плавают и крякают. Утят не видно. Наверное, ещё не вылупились, думаю я. Пока тут только утки-родители. Две из них всё время плавают рядышком – может, скоро у них появятся дети.
У них такой вид, будто им хочется детей. Они очень нежно смотрят друг на друга. Когда появятся утята, они будут жить все вместе. Их не отдадут в утиный интернат для круглых сирот – такого интерната не бывает и быть не может, уткам это не нужно.
А у людей есть. Почему так? У уток-то всё лучше устроено…
Если б у нас был хлеб, я бы с удовольствием их покормила. Чтобы они стали большими, сильными утиными родителями. Но хлеба у нас нет, только перемазанные жиром пальцы.
– Много бы дала за то, чтобы узнать твои мысли, – вдруг слышу я голос Уллы рядом. Она наклоняется вперёд: – О чём ты думаешь?
Говорит так, будто это её действительно интересует. Рассказать ей про уток? Но я не знаю как. Лучше не надо. Может, когда-нибудь, потом… Тут небо начинают затягивать пухлые серые облака. Дождевые.
– Я думаю про то, – говорю я и показываю на небо, – как я сижу вон там, наверху, на том облаке.
Наверное, она решит, что это чушь, но в голову мне больше ничего не приходит. Улла смотрит вверх. На облака.
– А я думаю, – говорит она, – что сижу на облаке напротив тебя и машу тебе рукой, видишь?
Конечно, не вижу! Я ведь это просто так сказала, про облако. А Улла отнеслась к этому серьёзно. Ну и ну, во даёт!
Я отвечаю:
– Ну конечно, вижу. Сейчас пришпорю своё облако пятками. Чтоб оно подплыло к тебе.
Неплохо придумано! Улла подхватывает:
– А я попробую встать на своём, чтобы лучше тебя видеть. Это трудно. Смотри, как оно пружинит под ногами! Я теряю равновесие – хоп! – и снова падаю.
Я рассмеялась. А потом замолчала – вдруг увидела всё это по-настоящему… Вот Улла лежит на своём облаке, как на перине, болтая задранными вверх ногами.
– Подожди! – кричу я. – Сейчас я подплыву и помогу тебе!
– Не получится, – говорит Улла, – между нами большая туча-гора.
И правда – вот она, туча-гора. Что же делать? Я не знаю. Зато Улла знает:
– Ничего, я сейчас подлезу под брюхо своего облака, уцеплюсь за него и попробую проплыть под этой тучей.
Мне тоже кое-что приходит в голову:
– А я… я буду дуть и дуть, чтобы сдвинуть тучу с места. Только она не сдвигается!
И правда – не сдвигается.
– Тогда, – говорит Улла, – я вытяну из облака очень длинный и тонкий канат и переброшу его через тучу на твою сторону. Канат зацепится за твоё облако, и я по нему полезу к тебе. Вниз головой! И крикну: «Подожди немножко, я сейчас!»
– Больше не буду дуть, – решаю я. – Лучше вырою в облаке такую ямку, чтоб тебе было где сесть.
– А я, – говорит Улла, – уже перелезла. Вот, видишь меня? Я сижу рядом.
– Как мы тут сейчас, – говорю я и смотрю на Уллу.
Улла смотрит на меня и показывает на воду:
– Канат, облачный канат… Я его отпускаю, и он падает прямо в озеро. Видишь?
Я вижу! Вижу всё это на самом деле. На озере волны, будто него и правда что-то упало.
– А я, – добавляю я, – ныряю с нашего облака вниз головой и вылавливаю из озера канат, да?
Улла смеётся и прижимает меня к себе:
– Да бог с ним, с канатом! Поплавать мы ещё успеем. Летом обязательно приедем сюда опять. Я тебе обещаю! А пока оставайся лучше здесь, со мной. На облаке! – Вдруг её голос меняется. Она больше не смеётся, а серьёзно спрашивает: – Хочешь?
Конечно хочу. Ещё как! И приехать сюда плавать тоже хочу. Летом. До лета ещё далеко. И у нас будет столько воскресений, когда мы сможем делать что-нибудь вместе! Ездить за город и всякое такое. Она этого хочет, теперь я знаю! И я тоже этого хочу. У меня в животе покалывает. А когда лето пройдёт, мы тоже сможем что-нибудь делать вместе. И так год за годом…
В животе покалывает всё сильнее. Это чувство поднимается выше, к горлу. Но не как чай с сахаром, от которого тошнит, а как радость, которая хочет выйти наружу. Моя Улла… Навсегда теперь моя – в воскресенье!