Воскресшая жертва (сборник)
Шрифт:
Мы поужинали мидиями, отваренными с пикантными зелеными овощами в кьянти, и цыпленком, обжаренным в оливковом масле и поданным с желтыми итальянскими тальярини в окружении грибов и красного перца. По моему предложению мы пили белое вино, которое носит волшебное название «Lacrymea Christi». [8] Марк никогда его не пробовал, но, пригубив, одобрил золотой букет и выпил залпом, как шотландское виски. Он принадлежал к той категории потребителей спиртного, которые с презрением относятся к крепости в двадцать градусов, не отдавая себе отчета в том, что забродивший виноград оказывает более тонкое воздействие, чем дистиллированный зерновой спирт. Не думаю, что он опьянел, лучше сказать, «Слезы
8
«Слезы Христа» (лат.).
Я сказал ему, что как-то ужинал здесь с Лорой. Мы ели то же самое, сидели за тем же самым столом. Те же усталые искусственные листья висели над ее головой. Это было одно из самых ее любимых мест. Как он угадал, когда задумывал этот ужин?
Он передернул плечами. Механическое изобретение человека наполнило ресторан музыкой, посылая в сад тихую мелодию. Ноэль Кауард написал незабываемую строку (которую я не помню точно) о непреходящем обаянии популярных старых песен. Осмелюсь утверждать, что именно поэтому люди покачиваются в такт мелодий Джорджа Гершвина, а хорошие работы Кэлвина Кулиджа превратились в набор сухих слов в непрочитанных томах. Старые мелодии были такой же частью натуры Лоры, как и ее смех. В ее голове хранился огромный запас музыкальных безделушек. С искренней непритязательностью малообразованного человека, без всякого стыда она слушала Брамса, а слышала Керна. Единственным великим композитором был для нее Бах, которого она запомнила, — поверите ли? — слушая записи Бенни Гудмана.
Когда я рассказал об этом Марку, он угрюмо кивнул головой и произнес:
— Да, я знаю.
— Что вы знаете и откуда вы так много знаете? — потребовал я ответа, теряя самообладание перед его неожиданным превосходством. — Вы ведете себя так, как будто были другом Лоры в течение многих лет.
— Я просмотрел ее пластинки, — сказал он. — Некоторые даже прослушал. Делайте из этого какие угодно выводы, мистер Лайдекер.
Я налил ему еще вина. Его воинственный настрой постепенно растаял, и вскоре он рассказал мне все, что описано в предыдущих главах: сцену с Бесси, его раздражение по поводу нелепой лести девушки-репортера, неожиданный интерес к живописи, который заставил его открыть Ланкастера Кори и узнать цену портрета, написанного Джэкоби, и, наконец, на второй бутылке вина, он рассказал о Шелби Карпентере.
Признаюсь, я не безгрешен в том, что усердно подливал ему вина и засыпал провокационными вопросами. Мы обсуждали политику в области страхования, фальшивое алиби и, по моему подстрекательству, знания Шелби по части огнестрельного оружия.
— Знаете, он человек спортивного типа. Охота, стрельба и все прочее. Уверен, у него когда-то была коллекция оружия.
Марк кивнул со знанием дела.
— Вы это проверяли? Как вы добываете всю эту обрывочную информацию? Или Шелби вам тоже в чем-то признавался?
— Я сыщик. Как, вы думаете, я трачу свое время? В отношении оружия это было как дважды два. Фотографии в ее альбоме и квитанции о хранении оружия в его комнате во «Фрэмингеме». Он сам ходил со мной в понедельник на склад, и мы осматривали арсенал оружия. Его отец охотился на рыжих лисиц, он говорил мне об этом.
— И что? — Я ждал откровения.
— Согласно квитанциям на складе, ничто не сдвигалось с места более года. Большая часть оружия заржавела, на нем лежал слой пыли толщиной в дюйм.
— Конечно, человек может иметь оружие, которое он и не хранит на складе.
— Он не из тех, кто пользуется
— Обрезом? — вскричал я. — Вы точно знаете?
— Мы ничего точно не знаем. — Он подчеркнул слово «точно». — Но где же используются стандартные патроны калибра 0,18 дюйма?
— Я не спортсмен, — признался я.
— Представьте себе, что кто-то таскает дробовик по улицам города. Где он его спрячет?
— Обрезами пользуются гангстеры, — заметил я. — По крайней мере, эти сведения я почерпнул из такого источника знаний, каким является кино.
— Лора была знакома с кем-нибудь из гангстеров?
— В определенном смысле слова, Макферсон, мы все гангстеры. У нас у всех есть свои конфедераты и свои заклятые враги, есть свои симпатии и антипатии. У всех нас есть прошлое, которое мы оплакиваем, и будущее, которое защищаем.
— В рекламном бизнесе они используют другое оружие, — заметил он.
— Если человек в отчаянии, разве он не может пожертвовать своим спортивным увлечением ради таких обстоятельств и покинуть привычную среду? Скажите, Макферсон, как можно укоротить ствол дробовика?
Моя просьба поделиться практической информацией осталась без внимания. Марк вернулся к своей сдержанности. Я заговорил о страховом полисе.
— Желание Шелби самому сказать вам о страховке — это, конечно, способ обезоружить вас своей милой откровенностью.
— Я так и думаю.
Характер звучащей музыки изменился. Моя рука с бокалом вина замерла на полпути к губам, я почувствовал, как бледнею. А на лице моего спутника сразу обозначилось замешательство.
Желтого цвета руки протягивали нам через стол чашечки с кофе. За соседним столом засмеялась женщина. Луна проиграла битву с облаками и отступила, не оставив следов своего медного блеска на зловещем небе. Воздух становился тяжелым. В проеме окна большого дома видна была тонкая фигура девушки, ее угловатый темный силуэт был резко очерчен в свете голой электрической лампочки.
Слева за столом напевала женщина:
Когда гаснет пламя свечи, Я улыбаюсь, И твои глаза затягиваются дымкой.Глядя ей прямо в лицо, я, оскорбленный, старался выбрать самый что ни на есть вежливый тон:
— Мадам, пощадите, пожалуйста, уши того, кто слышал эту изумительную песню в исполнении Тамары, и, будьте добры, откажитесь от неуклюжих попыток подражать ей.
Чтобы пощадить моих читателей, я не буду воспроизводить ее ответ и описывать ее жесты. Марк, прищурившись, внимательно смотрел мне в лицо, как ученый муж смотрит в микроскоп.
Я засмеялся и поспешно произнес:
— Эта мелодия для меня имеет очень большое значение. Даже став популярной, она не утратила чего-то особенного, присущего только ей. Знаете, Джерри Керн не написал ничего лучше этого.
— Впервые вы услышали ее, когда были с Лорой, — сказал Марк.
— Как вы проницательны!
— Я постепенно привыкаю к вашей манере, мистер Лайдекер.
— В награду, — пообещал я, — расскажу вам историю того вечера.
— Хорошо.
— Это было осенью 33-го года, тогда, знаете, Макс Гордон поставил на сцене «Роберту» — переложение Хаммерстайном-младшим книги Элис Дьюер Миллер. Пустяк, конечно, но, как мы знаем, питаться можно и взбитыми сливками. Это был первый выход Лоры в свет. Она была ужасно взволнована, глаза ее горели, как у ребенка, голос по-юношески срывался, когда я показывал ей то одну, то другую фигуру, которая до этого вечера представлялась этой маленькой девочке из Колорадо-Спрингс магической. На Лоре было надето шифоновое платье цвета шампанского и желтовато-зеленого цвета туфельки. Все это чрезвычайно хорошо гармонировало с цветом ее глаз и волос.