Шрифт:
«Ну, брат, состряпал ты чёрта!»
Этот человек пришел к нам семь месяцев назад. Никто тогда не слыхал о подготовке нашего издания. У нас не было даже своего помещения. И вообще, все держалось в тайне, ведь доброжелатели могли задушить наше дело в зародыше… И вдруг — странный посетитель! Да простит он нас теперь, когда мы достаточно хорошо узнали его. Но тогда первым желанием было — выставить незваного гостя вон, а при необходимости и вызвать «белый воронок», чтоб доставил посетителя по назначению, в психушку. Замусоленной ученической тетрадкой с обгоревшими краями гость настойчиво тыкал в лицо будущему заму главного редактора и невнятно, с невыразимым акцентом, мычал. Из мычания можно было понять, что если мы не возьмем к публикации какие-то записки, то наша газета никогда не выйдет в свет, а самим нам придется очень туго. Одновременно он требовал, чтобы ни в коем случае не оглашалось его имя. Имени он не называл, так что оглашать нам было нечего. После того, как гость промычал, что он уже шестую неделю ночует на чердаках и в подвалах, зам и тогдашний редакционный водитель подхватили было его под локотки… Но в последний момент обоих что-то остановило, может быть, плаксивый тон «бомжа», может, его
Обо всем остальном вы прочтете в самих записках. Нейроэкспертизу и психоконтроль наш гость пройти решительно отказался. Графологическая экспертиза показала, что написанное может соответствовать действительности, очевидных следов фальшивки, состряпанной по заказу, нет.
Но это не показалось нам аргументом.
Единственное, что мы могли бы сделать, это заснять гостя на фото — со шрамами и без них. Но кто же знал заранее! Итак, мы представляем записки на ваш суд и надеемся, что нам вместе удастся разгадать тайну.
Ведущий консультант газеты «Голос Вселенной» по Аномальным Явлениям и Связям с Потусторонним Миром
Э.А. Гуржбылин
От редакции. Нами полностью сохранена авторская стилистика, исправлению подлежали исключительно грамматические ошибки. Было изъято из текста свыше десятка нецензурных словосочетаний и два фрагмента, в которых описывались непотребные, не допустимые в печати сцены. Во всем остальном текст полностью соответствует предоставленному оригиналу. Редакция не несет ответственности за достоверность публикуемого материала. Вместе с тем редакция обращается за содействием к ведущим экспертам мира, специалистам в соответствующей и смежных областях. Необъяснимые, загадочные явления воскрешения покойников по истечении длительных сроков после смерти требуют самого серьезного научного подхода. У редакции имеются сведения, что на Западе исследовательские работы по данной тематике ведутся полным ходом, причем изучается даже возможность практического применения псевдоживых кадавров. Мы же опять плетемся в хвосте, искусственно подавляются, запрещаются целые разделы главнейшей науки — Человековедения.
И все же редакция со своей стороны обязана выразить свое собственное мнение — жизнь покажет, кто прав, кто нет. Нам представляется, что феномен «сошествия в ад» нельзя объяснить как подлинное материалистически-реальное событие, как объективное действие. На наш взгляд, все описываемое — есть результат внутримозговых явлений субъекта, длительное время пребывавшего на грани между жизнью и смертью, причем речь идет не об остаточной памяти (или сне) полупокойника, а о чем-то более сложном, подтверждающем тот фактор, что и после видимой, зафиксированной смерти мозг отдельных индивидуумов продолжает функционировать. Одновременно редакция, исходя из гуманистических соображений, выступает против проведения насильственных экспериментов над воскресшими. Как известно, даже ветеранам войн требуется время на восстановление, реабилитацию. Люди, вернувшиеся с того света, нуждаются в нашей поддержке вдвойне, втройне. Нам всем необходимо преодолеть чисто психологические барьеры, неприязнь, страх… ибо в подобном положении может оказаться любой из ныне живущих. Каждый из нас обязан помнить, что ему не дано право судить ни живых, ни мертвых, ни воскресших. Это право — неотъемлемое право Бога, Той Высшей Силы, что управляет Всем и Всюду…
…Я принимаюсь за эти записки, будучи в здравом уме и твердой памяти. Я осознаю, что никто и никогда не поверит мне, что даже те люди, что будут кивать и поддакивать, участливо заглядывая в глаза, про себя обязательно подумают: жулик! шарлатан! В лучшем случае: сумасшедший! псих! И все же я не отступлюсь. После всего случившегося мне некуда отступать. Я пережил самое худшее, самое страшное. Я не боюсь мнения людей — что может быть более зыбким?! Я и пишу-то не для них! Что они смогут понять, ползающие по поверхности, никогда не спускавшиеся ТУДА, во ТЬМУ! Навязчивый, властный внутренний голос заставляет меня писать эти строки, водит моей рукой… Он звучит внутри меня. Но я-то знаю, этот голос проникает внутрь меня ИЗВНЕ! Он сильнее меня. Он сильнее всего на свете. Ему невозможно противостоять! И если ему надо, чтобы я вспоминал эту жуть, значит, так тому и быть. Значит, он выбрал именно меня из тех немногих, что прошли дорогой смерти и вернулись в мир временно живущих. Мне придется вновь, уже мысленно, испытать все, заново пройти через эти муки. Значит, так надо.
В тот последний день я и думать не мог, что конец настанет именно сегодня, через пару часов. Они водили меня на крючке третий год, и могли водить еще тридцать три. Все произошло случайно…
Нет, не стану кривить душой.
Каким-то дьяволом меня занесло в захолустную
Я только потом вспомнил его глаза — и то случайно. Он же просто испугался, зрачки расширились, губы задрожали… Ну что такого он мог увидеть?! До сих пор помню, как спина похолодела, в поясницу будто колом ударили. Вышел. Отдышался. Начал соображать, что к чему. А ведь надо было бежать, бежать сломя голову из города, спасаться! И побежал бы. Да ноги отнялись. А потом, как пришел в себя, рукой махнул, дескать, нервы шалят. И впрямь — отпустило. Видно, так и должно быть, видно, перед концом всегда облегчение приходит.
За эти три года я столько всего перечитал о жизни после смерти, о самом «переходе», что будто сам по всяким «коридорам» прохаживался. Что меня заставляло интересоваться этими делами. До сих пор ума не приложу. Тянуло, и все! Хотя нет, вру, все вру! Интересоваться всей этой дребеденью я стал не просто так, была причина. Когда они сказали, что мне не жить, что найдут, разыщут хоть на краю света, так и пошло. Вместо того, чтобы следы заметать, я как мальчишка начал цепляться за дурацкую соломинку. Ведь не верил же ни во что, а сам цеплялся! Но это сейчас ясно. А тогда… Вся эта гнусная история не имеет отношения к моему рассказу. А может, и имеет. Все так запутано, что я сам себя начинаю подозревать. Но теперь уже все, теперь ни одна ищейка следа не возьмет. Все считают меня дохляком — еще бы: и акт составили, и в землю зарыли. Даже если я сам пойду с повинной, сам на себя покажу, все равно они меня выпрут, скажут, чокнутый приперся или бродяга, который решил пересидеть голодное время в тюряге. Меня вообще нету! Точно. Нет документов — значит, нет и меня! А тех двоих уже расстреляли, это точно — я их ТАМ видал! Да и были бы они живы, все равно им бы никто не поверил. А ведь я этих баб семнадцать штук передавил, сейчас самому страшно становится. Никто не знает точное число, кроме меня, ни милиция, ни кэгэбэшники (а их тоже подключали к расследованию), ни тем более эти гады, что саданули мне по черепу топором. Никто! Один я знаю — после каждой я на левом плече точку накалывал, маленькую такую, синенькую, ткнешь пару раз иголочкой с каплей черной туши на конце, и готово. Их ровно семнадцать! Семнадцать синеньких, семнадцать душ. Это не считал двоих случайных мужичков и одной бабки свидетельницы, эти трое подвернулись под руку, сами виноваты. А на двадцать первой меня и уделали. Очко! Вот и не верь после этого в приметы.
Ни один нормальный человек не станет о себе писать такого, ни за что не станет. А я пишу! Это меня Голос заставляет… или нет, мне теперь все одно, некого бояться, чего хочу, то и напишу. И все будет правдой. В правду люди никогда не верят — закон! Вот после этой церквухи, после попа напуганного и слабости в коленках, я и прижал последнюю в развалинах, напротив заколоченного магазина. Она по своему делу забежала, потому и напуганная была, пикнуть не посмела… И тут эти двое. Они зашли сзади, ткнули в спину чем-то. А сами — белые, тоже перепуганные, сразу видно — на пределе. От неожиданности я эту бабенку придавил, молча, быстро, только чего-то там хрустнуло. Так она на битом кирпиче да на стеклах, в пыли да побелке какой-то и осталась валяться, пальтишко красное… и изо рта красное течет, струйкой. Вот тогда я и понял — конец! Они не простят! Не отпустят! И бабенка в красном не причем, им плевать на нее, они за старое мстят, за свою, за себя. Выходит, я эту выследил, а они меня накрыли. Ребята крутые, я их еще тогда понял. Ведь меня после ихней бабы достали — полтора месяца под следствием просидел, думал все. Им бы радоваться, дуракам, какая разница — кто, что, как говорится, справедливость чтоб восторжествовала! Но у этих черных мозги набекрень, у них свои порядочки, а может, просто свихнулись. Это ведь они меня тогда вытянули и все замели, это они за меня кое-кому отвалили столько, что и детям еще останется, а подставили алкаша какого-то. Я и не знаю, что с тем алкашом — может, под вышку пошел, может, срок мотает, какая разница! Короче, вытащить-то они вытащили, но сразу свести счеты не смогли, все на виду было. Вот и пошло с того часу — я от них, они за мной! Карусель чертова! И ведь знал, что пришьют! Точно знал! А все надеялся на что-то, все грезил. Это теперь легко рассуждать да вспоминать. А тогда, в развалинах, обмер, сердце остановилось и руки обвисли. А как длинный вытащил топорик из-под плаща, так в глазах все перевернулось. Сверкнуло железо точеное… а я уже готов, уже и бить не надо, только вдруг вспомнил, где этот сверк видал: в церквухе, в глазах у попа, только я тогда его за отражение принял, там еще свечки горели. Но разве свечечки так сверкнут? Нет! Это он, поп, увидал будущее мое, вот и сверкнуло! Поздно! Я молчу. И эти молчат. Ждут чего-то. А чего там ждать, руби как говядину, как тушу бессловесную, мертвую, вот он я! Болтуны все болтают, будто перед смертью у человека в голове вся жизнь прокручивается. Вранье! Даже ни одна из тех баб не припомнилась, и про эту, красненькую, думать забыл. Только топор и вижу. Надо было бежать. Да куда там! Уже позже, когда выполз ОТГУДА, я сообразил, что вот так же и жертвы мои себя чувствовали, как кролики перед удавом, но это потом. А тогда в прострации пребывал — ни мыслишки в голове, все вдруг улетело. Черные молчат, супятся, и уже не черные они, а белые как мел. Им бы радоваться, что достали кровника. А они сами боятся. Мне всего-то нужно было две-три минуты, чтоб прочухаться, может, и меньше. Только б они меня и видали. Но тот другой у длинного топор вырвал, молча, гад, вырвал… вот тогда и сверкнуло. Нет, ничего не было: ни удара, ни боли, ни черта! Сразу стемнело все и пропало. Я тысячу раз уже напрягался, вспоминал каждую деталь — ну хоть бы штришок какой, хоть бы ниточку! Но ничего не могу вспомнить, ничего не было — сверк! и темнота! небытие! ничего и никого нету! меня нету! света белого нету! того света нету! черным-черно!
Сколько времени потратил за эти три года на муру всякую, чего только не вычитывал про туннели всякие, связывающие этот мир с тем, и про то, как, дескать, зовут куда-то, встречают, ведут, и про голоса, смех, зовы, и про свет в конце туннеля. Ничего этого нет! Не верьте никому! Придумывают все! Красивостей ищут! Я это все пережил, и пусть я самый плохой человек на Земле, пусть мне нету прощения, а врать не стану… Хотя, может, святых каких, праведников и проводят по туннелям, зовут, обмахивают крылышками, все может быть. Но со мной такого не было. Я когда очнулся — сразу подумал: не добили гады! не на смерть зашибли! обрадовался даже, дурак! было бы чему радоваться! Хоть и очнулся, а все равно темнотища. Я еще тогда подумал — ночь. Но это была вовсе не ночь.