Шрифт:
Истина лежит за пределами наших ожиданий.
1
Антон Сергеевич Франк открыл окно – и в комнату, расположенную в доме на Невском на теневой стороне, бесцеремонно ворвался густой аромат ванили. Это было бесспорным свидетельством того, что ветер, едва ощутимый, сменил направление и теперь дует с юго-запада. Именно в той стороне, в полутора верстах от его квартиры, на Английском проспекте, расположилась небольшая кондитерская фабрика Бормана, переименованная в позапрошлом, 1918-ом году, в фабрику имени Самойловой. Кто была эта Самойлова, никто толком не знал, но сейчас это уже никого не смущало, потому как и Английский проспект почему-то назывался теперь проспектом Джона Маклина, да и сам Петербург сделался Петроградом. Россия, какой её знал Антон Сергеевич, переставала
– А что не так с Дойлом? – спрашивал возмущённый какой-то нелицеприятной фразой об авторе «Шерлока Холмса» Николай Алексеевич. Сам будучи писателем, он считал себя экспертом в английской литературе, особенно детективного и мистического жанра.
– А что не так, что не так, – затараторил его оппонент, профессор Ладынский, смешно шевеля седой бородкой и то и дело поправляя пенсне. – Так глупо повестись на фокусы этих девчонок. Ведь не глупый же человек, со своим-то дедуктивным методом. И так опростоволоситься с явной подделкой! – он поднял вверх указательный палец, убеждённый в том, что этот жест сделает его аргументы ещё более весомыми.
– А Вы, профессор, напрасно потрясаете пальцем, – не унимался Николай Алексеевич. – Ведь аргументов у Вас никаких не имеется, кроме нескольких статей в журналах и свидетельств не вполне компетентных людей.
– Это сэр-то Оливер Лодж, по Вашему, некомпетентен?! – продолжал возмущаться профессор. – Ладно ещё какой-то там фотограф… Как бишь его… Мммм… – профессор защёлкал пальцами, пытаясь вспомнить имя.
– Фред Барлоу, – напомнил ему Антон, тем самым вступая в показавшуюся интересной беседу.
– О! Кажется именно так! Спасибо, Антон Сергеевич. А кстати… Вы же тоже у нас физик. Вы ведь знакомы со случаем в Коттингли? – обратился уже к нему слегка успокоившийся профессор. – Что Вы можете сказать по этому поводу с точки зрения, так сказать, естественной науки?
– Да, знаком, – усаживаясь на своё место за столом с недопитым бокалом вина, сказал Антон. – Более того, скажу вам, что совсем недавно я вернулся из Англии и мне посчастливилось встретиться с сэром Артуром.
– Вот как?!
За столом все будто бы оживились и взглядами устремились на Антона.
– И о чём Вы с ним говорили? – спросил другой писатель, Гаврила Куцый (все знали его только по псевдониму), недавно издавший книжку в стиле набиравшего популярность акмеизма и якобы впечатлившую самого Осипа Мандельштама!..
– Да в основном о его новой книге. Вы же знаете, он потерял на войне брата и сына… Это, как мне показалось, довольно сильно повлияло на его взгляды и направило его ум совсем в другом, нежели упомянутая здесь дедукция, направлении.
– Вы имеете в виду «Новое откровение»?
– Да. Со мной он, сами понимаете, не откровенничал. С чего бы ему это… Поговорили минут десять или пятнадцать, да на том и разошлись. Но вскользь упомянул он и девочек из Коттингли. Я сам его об этом спросил. И из ответа его, довольно, однако, скупого, я вывел, что он убеждён в подлинности фей искренне. Повторюсь, что именно в подлинности самих фей, но не фотографий. С фотографиями всё сложнее. Мне так, по крайней мере, показалась.
– Ну а сами-то Вы что думаете о феях? Всё же были они или нет?
– Были, – уверенно произнёс Антон, предполагая, что сейчас и на себе почувствует гнев профессора.
По комнате разнёсся хор удивлённых возгласов вперемешку с негромким свистом.
– И Вы, будучи человеком учёным, не сомневаетесь в существовании этакого фантастического народца?!
– Ну, – спокойно продолжал Антон, – если подходить со всею строгостью классификаций, то это никакой не народец и даже не материя в нашем теперешнем понимании… Но Вы же знаете, сколько сейчас нового открывается в науке. Начиная с рентгеновских лучей и с радиации, невидимых человеческому глазу, но тем не менее существующих. А «народец» этот, как Вы изволили выразиться, есть ни что иное, как некая разумная энергия, существующая в полноте своей в каком-то ином мире, а у нас пребывающая лишь в образе вот этого «лучистого» состояния.
– И как же Элси и Френсис смогли её увидеть, если она невидимая, и, более того, даже умудрились запечатлеть на фотопластинах?
– Вы, профессор, пытаетесь апеллировать ко мне как к учёному…
– Разумеется. А как иначе?
– Но позвольте заметить, что человеческое в человеке развивалось много тысяч лет ещё до того, как возникла наука. Прежде чем Аристотель заложил основы формальной логики, должна была сложиться греческая культура, способная это в себя вместить. Так я потому и отвечу Вам, как человек, а не как учёный. Как у учёного, у меня пока нет достаточной фактической базы и необходимых инструментов, чтобы доказать существование незримых глазу миров. Но как у человека, у меня имеется некоторое количество внутренних оснований, чтобы в это поверить. Личный, если хотите, духовный опыт, не доверять которому у меня причин нет.
– То есть, Антон Сергеевич, – вступил в разговор художник Трецкий, до этого всё больше молчавший, – Вы хотите нам сказать, что сами неким внутренним зрением видели либо фей, либо что-то подобное в этом роде?
– Я называю это душами рек. В моём случае это была душа ручья, по габаритам своим схожим с тем ручьём в Коттингли, где девочки впервые увидели фей. Это, знаете ли, чувство такого неописуемого восторга, которое простым языком описать сложно. Словно целую жизнь мою до этого стоял на улице зной, и неожиданно посреди этого зноя я вдруг окунулся в прохладу ласкового ручья, о которой не имел ни малейшего представления. Когда сила восторга делается размереннее и тише, то начинают то тут то там мелькать некие огоньки и звенят будто бы колокольчики. Тихо так, словно далеко-далеко, за десяток вёрст. А потом… Конечно, это может показаться плодом возбуждённой фантазии, я не спорю, но я начинаю видеть лица, это милые лица молодых девушек, улыбающиеся и смотрящие так ласково, с такой любовью… Потом различимы становятся и их фигуры… И знаете что самое удивительное? Я бы не мог ничего сказать о том, велики ли по размерам эти фигуры или малы… Как будто исчезает пространство, нет перспективы, нет никаких сторонних предметов – и потому определить величины мозг не в силах.
В комнате на секунду воцарилась полная тишина.
– Экий Вы сказочник, Антон Сергеевич, – словно насторожившись, промолвил профессор. – Этот ваш спиритизм до хорошего не доведёт.
– А вот я вспомнил, – радостно воскликнул Куцый, – где читал что-то похожее. Гофман же ведь! А! Гофман! «Золотой горшок». Эко Вы, любезный друг, жару поддали. И впрямь сказочник!
– Ну так ведь и Гофман не на пустом месте писал всё это, – почувствовав внезапную усталость, тихо ответил Антон.
Но его слова, кажется, никто не расслышал. Один только Трецкий внимательно на него смотрел, будто изучал, желая нарисовать портрет.