Шрифт:
Двадцать второго июля две тысячи двадцать первого года Руслану исполнилось двадцать два. Дата не круглая. Но это как посмотреть. Он с друзьями решил, что такие даты с зеркальными цифрами бывают только один раз в одиннадцать лет – в 11, в 22, в 33, ну и так далее. И это, разумеется, нужно было отметить особо.
Пока отец с кавалькадой своей охраны отбыл в очередную командировку, Руслан наприглашал в дом самых близких из приятелей и, что называется, зажёг не на шутку. Приглядывать за своим так и не успевшим повзрослеть наследником отец оставил только Вадима. Из-за внушительных габаритов он никогда не таскал его за собой во время отъездов, считая, что вместо ста пятидесяти килограмм мышц лучше разместить в самолёте лишний ящик со спиртным и плюсом худую миловидную эскортницу на случай, если вдруг в дороге сделается совсем грустно. Но на Вадима на празднике можно было внимания не обращать – и в силу его флегматичного характера, и в силу того, что он не горел желанием вмешиваться в забавы молодых людей, лишь
Когда пик веселья остался позади и большинство из друзей разъехались по домам, возле бассейна, подсвеченного снаружи и изнутри голубоватыми лучами софитов, остались самые стойкие – сам Руслан, Кирилл с подружкой, парень по имени Даниил, появившийся на празднике только к концу, и сестра Руслана Майя, которая сидела чуть поодаль от остальных и что-то читала с довольно унылым видом. На улице уже рассветало, но за голубоватым светом и за густыми кронами искусственных пальм, окружавших по периметру бассейн, рассвет едва угадывался.
Кирилл, лёжа головой на коленях подруги и пуская густые клубы дыма от примостившегося тут же кальяна, прервал внезапно воцарившуюся паузу.
– Слушай, Рустик, – обратился он к Руслану, – мне тут мысля одна в голову пришла.
– Ну началось, – выдохнул Даниил. Все знали, что, если Кириллу «приходила» какая-нибудь мысль, то его заумный монолог мог растянуться надолго.
– Да ладно тебе, Дань, – зевнув, махнул рукой Руслан. – Хоть кто-то может ещё мыслить. Давай, Кир, распространяй.
Кирилл как-то глупо улыбнулся, передал мундштук своей подруге и произнёс:
– А вы знаете, что в жизни человека есть такая дата, которая случается только один раз в жизни?
Все молчали. Вряд ли кому-то сейчас хотелось напрягать мозги.
– Не томи, Кир, – промолвил Руслан.
– Шесть одинаковых цифр, – продолжил тот. – Одиннадцать лет, одиннадцать месяцев и одиннадцать дней.
– Да ну, – всё же задумался Даниил. – Погоди-ка. Двадцать два года… А и правда. Всё верно. Двадцать второго месяца не существует.
– А где ты был, – вмешалась в разговор подруга Кирилла, – в одиннадцать лет одиннадцать месяцев и одиннадцать дней? Можешь теперь вспомнить?
– Да какое там, – засомневался Руслан. – Хотя… Третьего июля 2011-ого года я был… Щас, щас. Слушайте. А батя возил меня первый раз на сафари в Танзанию. Точно! У меня даже фотка есть: я стою возле первого подстреленного мной буйвола и ниже дата – 03.07.11. Так что получается, что я эту дату отметил.
– Фу, какая гадость! – громко сказала Майя, которая, казалось, и не слышала завязавшегося разговора о датах. – Нашёл чем гордиться. Болван.
– Господи! – воскликнул Руслан. – А ты ещё здесь, сестрёнка? Особо впечатлительным давно пора баюшки. Помню я, как ты три дня после той охоты оплакивала несчастное животное. А ты знаешь, что от буйволов в Африке народу погибает больше, чем от львов и леопардов?
– Если таких же идиотов, как вы с папашей, то это справедливый расклад.
– Да пошла ты, – огрызнулся Руслан. – Мочалка.
– Да хорош лаяться, – недовольно сказал Даниил. – Вечно вы как кошка с собакой.
– А давайте, – снова заговорил Кирилл, – отпразднуем шестнадцатого октября последние в жизни Руслана пять двоек – 22 года, 2 месяца и 22 дня?
– Давайте, – согласился сегодняшний именинник. – Только без этой дуры, – он кивнул в сторону Майи.
– Вот ещё, – фыркнула та, – больно мне надо. Совсем сбрендили с этими датами. И кстати, есть и семь повторяющихся цифр.
– Нет, – замотал головой Кирилл. – Таких не бывает.
– Сто одиннадцать лет, – усмехнувшись, промолвила Майя, – одиннадцать месяцев и одиннадцать дней.
Все дружно рассмеялись.
– Столько не живут, – сказал Даниил. – А если и живут, то вряд ли уже понимают, какой на календаре день.
– А кто родился шестнадцатого октября? – спросила подруга Кирилла. – Надо же приурочить это к чьему-то реальному дню рождения. Никто из знакомых?
С минуту все пытались напрячь не желающие напрягаться извилины.
– Оскар Уайльд, – промолвила Майя.
– Это чей приятель? – удивилась Кирова подружка. – Не припомню такого.
– Это ирландский писатель, – уточнила Майя. – Умер больше ста лет назад.
Подружка ничего на это не ответила, а только усиленно принялась тянуть дым из кальяна.
– Ну а что, – постарался скрасить конфуз Кирилл, – пусть будет Уайльд. Все запомнили? Чтобы не забыть.
– А ещё Чикатило, – добавила Майя, встала с шезлонга и медленно направилась в сторону дома.
Гости проводили её взглядом, ничего не возразив на её последнюю реплику. Только Руслан едва заметно улыбнулся. Судя по всему, упомянутый Чикатило нравился ему больше, чем какой-то там ирландский писатель.
***
Майя была девушкой странной. По крайней мере, именно таковой считали её и брат, и все его приятели. Весной ей исполнилось двадцать. По настоянию отца после окончания школы она поступила в МГУ на юридический факультет, хотя юриспруденция ей не нравилась больше, чем что-либо другое. Но с отцом спорить она не стала, поскольку понимала, что это бесполезная трата нервов. Отец, Леонид Францевич, обладал характером непреклонным, и в своих решениях, касающихся судеб окружавших его людей, никогда не сомневался и не шёл на попятную, даже если в конце концов понимал, что оказался не вполне прав. Руслан закончил уже бакалавриат на кафедре цифровой экономики в Парижской школе бизнеса и всякий раз задевал сестру тем фактом, что его отправили за границу, а её оставили на родине, видимо, потому что она недостаточно умна для Европы. Разумеется, это было не так. Не сказать, чтобы Руслан слыл недалёкого ума человеком, но Майя во всех отношениях была всё же более развита, чем он. Причина того, что Леонид Францевич не отпустил её далеко от дома, крылась в чём-то другом. Ей самой было интересно понять главный мотив отцовского решения, но до конца она его понять так и не смогла. Очевидно, это каким-то образом было связано с тем, что она была в семье приёмным ребёнком. Первая жена Леонида Францевича умерла, когда Руслану исполнилось всего два годика. Через год отец выбрал себе новую спутницу жизни, на девять лет моложе и совершенно безбашенную. Брак их продлился пару лет и развалился как карточный домик, довольно ощутимо потрепав домашний бюджет. Отец сильно переживал эту свою неудачу, но через три года ещё крепче встал на ноги. Тогда же и появилась в его доме Майя. Появилась из ниоткуда. Никому Леонид Францевич не объяснил причину удочерения. Даже спустя многие годы тайна её появления в их огромной усадьбе продолжала терзать любопытные умы, и никто по-прежнему не мог её разгадать.
Майя выросла очень красивой девушкой – стройной, среднего роста, голубоглазой, с приятным бархатным голоском и очаровательной улыбкой. Она была довольно смугла, и что-то в чертах её и в мелко вьющихся волосах выдавало присутствие африканской крови. Но это было не главной её странностью. Самым необычным казалось то, что она обладала великолепным умом и очень неуживчивым характером. С самого детства её интересовало буквально всё, начиная с того, каким образом и для чего издаёт звуки кузнечик, и кончая тем, по какой на самом деле причине внезапно оборвалась американская лунная программа. Поначалу взрослые, как это часто бывает в их отношениях с детьми, пытались отшучиваться от подобных вопросов, но быстро поняли, что вопросы Майи имеют под собой далеко не детское любопытство. И потому, сами толком не зная ответов на задаваемые вопросы, они стали дарить девочке книги, которые та проглатывала, как пеликан рыбу. Читать она научилась в четыре года, а в восемь знала уже три языка. Её невероятные темпы развития начинали даже пугать. Девочку отдавали лучшим учителям для индивидуального обучения. Её постоянно таскали к психологам, которые пытались переключить её внимание на более подобающие ребёнку интересы. Но у первых очень быстро заканчивался багаж знаний, а другие довольно скоро разводили руками, бессильные что-либо изменить в её быстро развивающемся уме. Но к одиннадцати годам в девочке будто что-то сломалось. Её интерес к новому угас сам по себе, словно ничего нового вокруг не осталось. Она сделалась неразговорчивой, быстро уставала от вынужденного общения, предпочитая размышлять о чём-то своём где-нибудь в уголке. Последние несколько лет она провела в обычной, хотя и частной, школе, стараясь сдерживать себя от излишнего рвения познать что-либо ещё. В шестнадцать лет на две недели исчезла из дома. Отец задействовал все имеющиеся ресурсы, чтобы её разыскать. Но Майя объявилась сама прежде, чем удалось кому-то выйти на её след. И вид её при этом был совершенно невозмутим, словно она всего на пару часов задержалась в библиотеке. Леонид Францевич не стал отчитывать дочь за этот более чем странный поступок, и, наверное, правильно сделал, иначе девушка могла бы в следующий раз исчезнуть с концами. Вот именно такого «следующего раза» и боялся отец. Он словно почувствовал эту нарастающую чуждость в душе Майи, это её, может быть, и бестолковое, но неумолимое желание исчезнуть из неудобного для неё мира, чтобы отыскать свой, отличный от того, который всю жизнь её окружал. Если и существовал человек, за которого искренне переживал Леонид Францевич, то этим человеком была Майя. Он старался держаться перед ней строго, проявляя и подчёркивая всю силу своего авторитета, но в душе трепетал, как мальчишка, вовсе не уверенный в том, что это произведёт на неё должное впечатление. А Майя все эти отцовские уловки и сомнения прекрасно понимала. Да, ей не хотелось спорить с отцом, не хотелось что-то ему доказывать, да и расстраивать не хотелось, потому как где-то глубоко в сердце она была ему благодарна за всё то, что он предоставил когда-то для её пытливого ума. Но ещё глубже, там, куда не проникал даже её собственный разум, она чувствовала, что этому человеку не стоит безоговорочно доверять; знала, что есть во всей этой истории с удочерением какая-то червоточина, до сих пор искусно прикрываемая наигранным великодушием и благородным порывом. Может быть, она и могла бы эту червоточину разоблачить и понять, но боялась. Майя полагала, что время для этого пока не пришло, что нужно ещё чуть-чуть подождать, сформировать более чётко свои цели и свой характер. Да Бог знает, что ещё было у неё на уме. Относительно её тайных помыслов и скрытых от глаз желаний можно было гадать бесконечно, но так и остаться в недоумении, решив в конце концов, что девушка эта не от мира сего и лучше будет оставить её внутренний мир в покое.