Шрифт:
— Исследования планет бесполезны. Ни одна посадка еще ничего не давала, — повторил Левин. Повернувшись спиной к дендроиду, он смотрел на обрыв, из-под которого доносился приглушенный рев вездехода. — Ведь во Вселенной много интересного для науки.
— Для физики, — поправил Рахметов.
— А что, есть другие?..
Рахметов промолчал. Не стоит спорить с физиком, которому вздумалось похвалить свою работу. Обычно они ее ругают — считают, что имеют на это право, потому что они ее любят. Конечно, посторонним они этого не позволят.
— Камни на пляже тоже выглядят разными, — продолжал Левин. — Но это мнимое разнообразие. В эту высадку Бузенко вновь добыл десять тонн биологических образцов. По-моему, многовато. По-вашему, тоже — катер перегружен. А для него это мало, потому что он забирает далеко не все. Однако, как ни печально, на Земле его добычу сунут в архив — до лучших времен.
Рахметов поморщился. Он не любил, когда физик лез не в свое дело (а это случалось довольно часто), и хотел сказать, что не забота Левина судить о методах биологов и решать, какая польза получается из их трудов, но смолчал. Победила сдержанность опытного звездолетчика — выработанное за годы коллективного одиночества умение прощать собеседника. Вслух он сказал:
— Вы сгущаете краски.
— Нисколько, — немедленно отозвался Левин. — Ежегодно открывают множество новых планет. Половина из них биологически активна. Почему Бузенко помогаю я, а не какой-нибудь дипломированный экзобиолог? Ответ прост — биологов нет, звездолетов и физиков — сколько угодно.
Они стояли на узкой площадке под скалами Южного хребта на планете Ри, в каких-нибудь тридцати метрах от катера. Сиреневый дендроид, под которым они стояли, чудом уцелел при посадке, обойденный яростным светопадом. Голубая плесень, заменявшая траву, при посадке превратилась в пепел, но сейчас уже начинала вновь затягивать оплавленный камень.
Десантный катер стоял в тридцати метрах позади них, и Рахметов знал, что он выглядит очень красиво сквозь полупрозрачную крону дендроида. Но назад он не смотрел. Как и Левин, он глядел на край обрыва, где сухие корни дендроида свисали в пропасть.
Невидимый вездеход уже давно карабкался вверх по обрыву, и по усилившемуся сотрясению почвы можно было понять, что он близко. Вдруг звук затих, потом взревело совсем рядом, и вездеход вырос на гребне, в десяти шагах от людей. Он перевалил через край обрыва, цепляясь гусеницами за воздух, почти беззвучно подполз к дендроиду и остановился. Из кабины спрыгнул улыбающийся Бузенко. Он пошел к ожидавшим, оглядываясь на кузов, забитый контейнерами.
— Ничего не выпало? — спросил Рахметов.
— Нет, — сказал Бузенко улыбаясь. — Привязано насмерть. Подъем плох, чуть не перевернулись.
Рахметов смотрел на перегруженный вездеход. Левин прав, ящиков слишком много. Правда, раньше всегда было так же.
Бузенко перехватил взгляд Рахметова. Его улыбка сразу куда-то пропала.
— Но ведь наш катер это поднимет? — сказал он с надеждой.
Рахметов не успел ответить.
— Конечно, нет, — сказал Левин. — Ничего, половину выбросим — половина останется. Закон природы, не отменишь.
На круглом лице Бузенко отразилось смятение.
— Успокойтесь, — сказал Рахметов. — Он шутит. Как-нибудь справимся.
Улыбка вернулась к Бузенко.
— Это не планета, а клад, — сказал он. — Какая фауна! Какая флора! Настоящий биологический рай. А мы еще не были на островах. Но ведь мы туда слетаем?..
— Нет, — сказал Рахметов. — Мы перевезли слишком много груза. Ресурс исчерпан.
Бузенко вновь остался без улыбки.
— Но мы планировали восемь посадок, — недоверчиво сказал он. — А это только седьмая.
— Скажи спасибо за семь.
— Горючего не осталось даже для посадки на Элл, — сказал Рахметов. — На одну-единственную высадку. А ее мы тоже планировали.
Система, которую исследовала экспедиция, состояла из двух планет, почти одинаковых по величине. На этом сходство кончалось. Вторая планета, Элл, была обычным безатмосферным шаром, испещренным шрамами кратеров. Таких во Вселенной мириады, она мертвая, — сказал Бузенко. — Садиться туда бесполезно.
— Правильно, — сказал Левин. — И сюда, бесполезно.
На круглом лице Бузенко появилось негодование.
— Как можно сравнивать? Ведь жизнь — это… Или ты шутишь?
— Шучу, шучу, — быстро сказал Левин. — Успокойся.
— Тоже мне юморист, — сказал Бузенко. Рахметов посмотрел на часы.
— Конец споров, время работы, — сказал он. — Нас ждут. Подгоняйте машину к катеру, и займемся погрузкой. Взлет через два часа. Или придется просидеть здесь еще сутки.
— Некоторые умрут от счастья, — сказал Левин.
Бузенко опять улыбался.
— Привязаться, — приказал Рахметов.
Сквозь прозрачный фонарь кабины пейзаж казался творением великого мастера. Полностью загруженный катер стоял под отвесной каменной стеной. Под стеной, над обрывом, на узком карнизе, готовый к взлету. Пассажиры затянули ремни.
— Дерево, — сказал Левин. — Подпалим, жалко. Лучше бы ты упаковал его в один из своих чемоданов.
Бузенко вопросительно посмотрел на Рахметова.
— Нет, — сказал Рахметов. — Старт.
Его ладони легли на клавиатуру. По корпусу катера прошла дрожь. Снаружи шипела голубая плесень, обугливаясь под фотонным лучом.
— Старт, — повторил Рахметов.
На белом световом столбе катер приподнялся над почвой. Его пошатывало. Световой столб удлинялся. Словно кабина лифта, катер плавно поднимался вдоль отвесной скалы. Камни внизу плавились, шлифовались, превращаясь в жидкое зеркало, озаряющее небо. Облака стали ослепительными.
— В такие моменты кажешься себе богом, — сказал Рахметов. — Когда я работал на лунных трассах, я этого не чувствовал.
— Почему же? — возразил Левин. — Когда я был там на практике…