Восьмое Небо
Шрифт:
Рейнланд Тренч любил. Не так, как любят мать или жену, другой любовью, больше напоминавшей привязанность небохода к его кораблю. Который вроде как и готов при первой возможности проклясть последними словами, а все-таки без него не может, потому что прирос к нему, прикипел, притерся за много лет, как доски палубы друг к другу…
Тренч втянул носом воздух своего нового обиталища и остался доволен. Ни прелости, как на старых кораблях, ни резкого запаха смолы, которой конопатят щели. Разве что, и сюда проник этот приставучий сладковатый запах. Каждая доска корабля тут, что ли, им пропитана?..
Размышляя
По поводу этого запаха частенько шутили воздухоплаватели соседних островов. Шутки были глупыми и не содержали даже доли правды. На самом деле, все дело было в дрожжах. Точнее, в дрожжевом планктоне, на котором строилось благосостояние острова на протяжении многих веков. Роза Ветров распорядилась так, что Рейнланд повис вдалеке от постоянных пассатов, дующих на четырехтысячной высоте, да и сезонные ветра почти не баловали его своим вниманием. Вытянутый веретеном, неброского цвета, он не образовал вокруг себя воздушных возмущений, напротив, много веков подряд плыл в безмятежном воздушном штиле.
Именно за это, а не за запах, на самом деле недолюбливали Рейнланд жители окрестных островов. Раз нет ветра, суши парус, работы ему не будет. Чтобы преодолеть полосу безветрия, окружавшую остров и его окрестности, заезжим корабелам приходилось швырять в топку драгоценное зелье, а то и отправлять команду на весла – тяжелая, утомительная, выматывающая работа.
Но Роза Ветров была справедлива, хоть и жестока по своей природе. Лишив Рейнланд ветров и превратив его в захолустье Готланда, а то и всей Унии, она в то же время оказала ему великую милость.
Планктон. В отличие от рыбы, планктон не любит резкого ветра, он с удовольствием селится там, где можно целыми днями дрейфовать в воздухе, питаясь солнцем и запасаясь жизненными соками.
Лачуга Тренча лепилась к самой верхней части острова-веретена и выходила окнами на сто восьмидесятый румб – как раз на рассвет. Из этих окон было хорошо видно, как из порта движутся рейнландские рыболовные шхуны с пестрыми вымпелами. Неспешно покачиваясь на слабых восходящих ветрах, они отходили подальше от острова и закидывали сети. Между кораблями, зависшими на разных эшелонах, точно возникали едва видимые паутинки. Из окон, конечно, деталей видно не было, но Тренч знал, что каждая паутинка – это огромная сеть, мелкая настолько, что, кажется, произнеси в него слово, половину букв из него выцедит. Именно этими сетями ловили дрожжевой планктон.
К вечеру, когда солнце клонилось к нулевому румбу, шхуны возвращались в порт. Их трюмы были засыпаны серой копошащейся массой – десятками тонн свежего планктона. Груды планктона замачивали в огромных чанах, а рано утром из труб всех пекарен острова поднимался дымок с особенным, кислым, привкусом. Один только этот кислый привкус сейчас казался притягательнее, чем запах шоколадного хариуса…
Тренч хлюпнул носом и сам на себя рассердился. Подумал бы лучше, чем от самого бы пахло, когда шарнхорстский палач закончил бы свое дело. Уж не фиалками, надо думать. Говорят, у висельников того… все кингстоны открываются после смерти. Ну и
Запахнувшись в плащ, Тренч растянулся на койке и провалился в сон еще до того, как успел прочитать молитву Розе.
* * *
Проснулся он рано – и с неожиданно ясной головой. Последнее удивило его сильнее всего. Избитому, замерзшему и до предела выжатому телу требовалось время, чтоб восстановить силы, но то ли на борту «Воблы» время текло иначе, чем на других кораблях, то ли его каюта располагалась в зоне выброса каких-нибудь невидимых целительных чар, он не чувствовал себя ни разбитым, ни утомленным.
В иллюминаторе плыли облака, мягкие и похожие на завитки золотистой шерсти – особенные облака, которые бывают лишь поздним утром в безмятежную погоду. На Рейнланде они были редкими гостями.
Выбравшись из койки, Тренч, поколебавшись, бросил в рундук мешок со «штуками», но облегчения от этого не ощутил. Без этого мешка он чувствовал себя едва ли не голым. Может, просто потому, что тот был единственной вещью, которая пришла вместе с ним из другого мира, в котором он прежде жил. Что ж, нет смысла цепляться за прошлое, как корабли цепляются якорями за парящие в толще неба острова.
Верхняя палуба была залита солнцем, но лицо обожгло морозцем. Этому Тренч не удивился. Судя по неестественной кристальной чистоте неба, в котором плыли подсвеченные лучами облака, «Вобла» сейчас шла в верхних слоях атмосферы. Чем выше, тем небо прозрачнее, это даже дети знают. Тренч не удержался, прикрыл глаза и некоторое время просто стоял лицом к солнцу, чувствуя солнечную щекотку. Над головой трепетали, то надуваясь, то опадая, огромные подушки парусов.
– Эй! Тренч! Эй!
Глаза пришлось открыть, но это не сразу помогло – голос доносился откуда-то издалека, словно бы сверху. Пришлось прищуриться, чтоб не слезились глаза и пристально вглядеться.
– Да здесь! На фок-марсе!
Тренч не знал, что такое фок-марс, но в этот раз уловил направление звука. И совершенно не удивился, обнаружив наверху, в добрых пятидесяти футах от палубы, размахивающую шляпой ведьму. То, что она называла фок-марсом, оказалось круглой деревянной площадкой футов пяти-семи в диаметре, нанизанной на мачту, точно кусок мяса на вертел. Ее опутывало огромное множество веревок, тянущихся, казалось, во все стороны сразу, назначение ни одной из них Тренч не знал. Возможно, эта штука используется в качестве обзорной площадки или…
– Забирайся! Тут места хватит!
Тренч неуверенно шагнул к мачте, пытаясь прикинуть, каким образом человек может по ней подняться, если у него нет ни когтей, как у кота, ни плавников, как у рыбы. На борту «Саратоги» ему не раз приходилось наблюдать, как матросы с удивительным проворством карабкаются по рангоуту, скользя по канатам и играючи съезжая вниз, но его руки не были руками небохода. Грянешься с такой высоты о палубу – ни одной целой косточки не останется…
– Эх, ты! – Корди рассмеялась над его беспомощностью, - Ванты! Держись за ванты!