Восьмой круг ада
Шрифт:
– Я хотел бы вернуться к основному вопросу, - начал Балич.
– Кама считает, что пациент - совершенно нормальный человек, потерявший память. Парамнезию в такой форме, как в данном случае, нельзя считать последствием шока. Может ли психически нормальный человек верить, что он средневековый монах? Тут совершенно явно проявляется утрата способности критически оценивать факты. В системе его памяти закрепились стереотипы, являющиеся слепком болезненных галлюцинаций, архаических сведений и деформированных фрагментов действительности. Мне кажется,
– Вот-вот!
– подхватила Кама.
– Ром исследовал больного только раз, я наблюдаю за ним уже четвертый день. Это, несомненно, субъект с психопатическими наклонностями, но, кроме того, он ведет себя так, будто его галлюцинации являются реальностью - других патологических признаков я не наблюдала. Я пыталась применить двунаправленную терапию. Безрезультатно. Депрессивная реакция, как у нормального человека. Уверяю тебя. Ром, это наверняка шизофрения.
– А может, он просто притворяется?
– вставил концептолог.
– Нет. Вначале я тоже думала... Но нет. Его галлюцинации весьма связны и представляют собой логическое целое. Правда, я не специалист в области истории религиозных верований, обычаев и языка шестнадцатого века, но до сих пор я не обнаружила у него ни одной реакции, противоречащей галлюцинациям. Нормальный человек не может с такой железной последовательностью играть роль средневекового монаха. Именно это, мне кажется, говорит о том, что в данном случае мы имеем дело с необычным феноменом. Скажу больше, - оживленно продолжала Кама, - зондирование подсознания тоже не принесло ничего нового. Тот же круг понятий, тот же словарь. Я проверяла кодовые ассоциации. То же самое. Реакции такие, словно он действительно никогда не знал интеряза.
– Невероятно!
– воскликнул диагнометрист.
– Однако это так. Можешь проверить записи. Характерные изменения кривой вызывают только латынь и немецкий язык шестнадцатого века. Реакция на интеряз, итальянский, английский, французский, польский или русский появляется только в случаях аналогичного с латынью или немецким звучания слов. Я передала ленту лингвоанализатору...
– Ну и как?
– Представь себе, он действительно бегло говорит на средневековой латыни и немецком!
– Это только подтверждает гипотезу, что он отличный знаток того периода.
– Он утверждает, что его зовут Модестус Мюнх.
– Модестус Мюнх?
– повторил Гарда и задумался.
– При нем не оказалось персонкода, - заметила Кама.
– Знаю, - кивнул ученый.
– Странно, конечно, но это не наша забота. Придет ответ Глобинфа, и все выяснится. Скажи, с ним можно сейчас побеседовать?
– Конечно. Перевод с латыни да интеряз и обратно уже запрограммирован.
– Что он сейчас делает?
– Лежит на полу лицом вниз. Наверно, молится.
Кама подошла к столику и включила визию. На экране появились просторная комната и мужчина в голубом
– Интересно, - пробормотал Гарда и, обращаясь к Каме, спросил: - Он вообще не докидает свою спальню?
– Очень неохотно. Выходит только на террасу и часами смотрит вниз на город.
– Интересно, - повторил концептолог.
Когда они входили в комнату, мужчина стоял на террасе и смотрел вниз.
– К тебе гости, - бросила с порога Дарецкая.
Он медленно повернул голову, и на его лице, сосредоточенном и напряженном, отразился страх, смешанный с радость".
– Это профессор Гарда. Познакомьтесь!
– представила ученого Кама.
Мужчина сделал шаг вперед и уже собрался было упасть на колени, но девушка подхватила его под руку и, подводя к Гарде, укоризненно сказала:
– Зачем это? Я же тебе говорила, не надо становиться на колени. Не надо.
– Да, госпожа, - покорно кивнул он.
– Доволен ли ты комнатой, брат Модест?
– спросил концептолог.
Но мужчина в больничном халате не понял вопроса, хотя лингвистический автомат перевел слова Гарды безошибочно.
– Я слушаю тебя, господин.
– Я спрашиваю, нравится ли тебе у нас? Как ты себя чувствуешь?
– Разве могу я не ликовать?
– оживленно ответил мужчина.
– Мог ли я надеяться, что очи столь ничтожного червя, как я, узрят царство божие на Земле?
– Доктор Дарецкая говорила, что ты прошел сквозь ад?
– подхватил Балич.
– Ты сказал, господин. Мыслю, однако, что то был не ад, а только чистилище. Ибо вышел из него. Видно, такова воля господня. Был там, ибо заслужил, ибо грешник есьм и человек, духом слабый. Однако же удалось мне устоять против демонов и пособников их.
– И ты видел сатану? С рогами и хвостом?
– допытывался диагнометрист.
– Видел, как тебя по воле божьей зрю! Но у чертей оных ни рогов, ни хвостов не было: пауков вид приняли они.
– Вот! Опять постоянно повторяющийся мотив дьявола-паука, - заметила Кама по-польски.
– И долго мучили тебя эти пауки?
– Не знаю, господин. Бывши там, думал я, что уходят лета, теперь же помню только как бы дни... Но то были века. Когда я был теми дьяволами изловлен, шло лето господне 1593. Ныне же, как поведала мне госпожа, - он взволнованно показал на Каму, наклоняя голову, - от рождества господа нашего, Иисуса Христа, ушло уже лет 2034.
– Твое пребывание в чистилище длилось больше четырехсот сорока лет?
– Ты сказал, господин.
– Скажи нам еще, брат, - начал Гарда, но не окончил, потому что Кама подняла руку, давая знак, что получила сигнал телефонного аппарата.
Наступила тишина.
Гарда и Балич, а потом и "монах" напряженно смотрели на Каму, словно хотели прочесть на ее лице, что происходит в ее мозгу. Впрочем, ясно было одно: с каждой минутой лицо девушки выражало все большее удивление.