Воспитанница института для благородных девиц
Шрифт:
– Ты что? Не знаешь, что нужно сделать в таком случае? – хмыкнул мужчина. – Ты же у меня девочка красивая и умная.
– Если я смогу уговорить его, ты уверен, что он позже не передумает? Что, если потом он соскучится, одумается и заберёт свою дочь обратно домой? – с сомнением протянула мегера.
Я стояла за дверью гостиной ни жива, ни мертва, понимая, что речь идёт обо мне и моей дальнейшей судьбе.
– Не заберёт. Родители подписывают обязательство не требовать дочерей обратно весь период обучения и согласие видеться с ними исключительно в родительские дни один раз в год, и то, под надзором воспитательницы.
– Отец, да это же прекрасно! – воскликнула мачеха. – Я завтра же попробую уговорить мужа!
– Это ещё не все прелести этого дела, милая, – довольно произнёс родной дед моих младших сестры и брата. – Кроме всего, о чём я уже рассказал тебе, девочки все десять лет находятся на полном казённом обеспечении.
– На неё совсем не придётся тратиться? – мачеха захлёбывалась от восторга.
– Нет, – довольно подтвердил дед. – Если по окончанию института девицу берут замуж, то стоимость её обучения возмещает муж, а если нет, то они сами выплачивают долг из своего заработка, работая на драконов. В любом случае, дочь, если ты отправишь Александру в этот институт, то велика вероятность того, что она больше никогда не появится в твоём доме.
Я не могла слушать дальше, убежала далеко в сад за домом, и там дала волю слезам.
Эта женщина с самых первых дней в нашем доме, не понимаю только, за что, возненавидела меня. Она никогда даже не попыталась подружиться со мной, хотя в свои тогдашние пять лет я искренне любила весь мир. Я готова была принять её, как родную, хотя не прошло и года после смерти мамы, когда отец привёл в дом новую жену.
Сегодня, стоя в кабинете отца и понимая, что он вот-вот согласится с мачехой, подделает метрику и навсегда увезёт меня из родного гнезда, я вспомнила тот день, почти четыре года тому назад, когда отец, торжественный и красивый, через широко распахнутые парадные двери, улыбаясь, вошёл в дом вместе с молодой красивой женщиной и представил её всем присутствующим, как свою жену, а мне, как мою новую маму.
Я была так мала и глупо радовалась! Была счастлива солнечному дню, долгожданной улыбке папы, новой красивой маме, которая так волшебно пахла цветами. После многих слёз и несчастий, которые свалились на нашу семью, казалось, наконец, наступила светлая полоса.
Как же преждевременна была моя радость!
В присутствии посторонних, даже слуг или отца, мачеха сюсюкала и улыбалась мне, но никогда не делала подобного наедине. Она невзлюбила меня с момента нашего знакомства, но сумела сделать так, что прошло уже почти четыре года, а об этом знала только я.
Любую мою шалость или мелкий проступок мачеха искусной паутиной слов превращала в едва ли не преступление, достойное казни. Я ненавидела её за лживое сочувствие и ненастоящие слёзы, когда она делала вид, что вынуждена отдавать жестокое распоряжение о моём наказании.
Менее, чем через полгода после появления в моей жизни, мачеха родила мою сестру, а совсем недавно – брата. Если до рождения сына, я ещё могла найти сочувствие и спасение у отца, то после появления моего братика, папа стал во всем, что касается воспитания детей полностью полагаться на мою мачеху.
Я не хотела уезжать из родного дома! Однако… я всей душой желала оказаться подальше от мачехи и её жестоких методов воспитания. Поэтому, я подняла голову, посмотрела в глаза отцу и, набрав в грудь побольше воздуха, словно, прыгая в ледяную воду, решительно выдохнула:
– Я согласна, отец.
Глава 2
Дорога в столицу могла бы показаться мне длинной и скучной, если бы я позабыла слова мачехи о том, что следующие десять лет проведу взаперти.
Теперь же, я боялась даже на минуту уснуть, цеплялась жадным взглядом за каждый придорожный куст или дерево, не отрываясь, смотрела на мелькающие за окном экипажа пейзажи. Каждый попадающийся мне на глаза человек вызывал внутри странное щемящее чувство и глупое детское желание попрощаться. Я с грустью думала о родительском доме, который только что покинула, возможно навсегда. Вспоминала маму. Мне было пять лет, когда она умерла. Почему-то, постепенно, её любимый образ начал стираться в моей памяти, становясь безликим. Мачеха куда-то спрятала все мамины портреты и сейчас я жалела, что не догадалась попросить отца найти хотя бы один и дать его мне с собою. От всех этих мыслей на глаза часто наворачивались слёзы.
– Мы можем вернуться домой, если ты передумала, – мягко произнёс отец, видимо, заметив их.
– Нет, – сразу ответила я, поскольку меня даже передёрнуло при мысли о возвращении к мачехе. – Просто… Когда приедешь меня проведать, привези мне портрет мамы, пожалуйста. Я стала забывать её лицо.
На подъезде к столице я несколько раз видела в небе драконов. У нас в городке это зрелище вызвало бы ажиотаж. Дети восторженно кричали бы «Дракон! Дракон!» и бежали вслед. Да и взрослые поднимали бы головы и провожали пролетающего ящера любопытными взглядами. Нашлись бы и такие, что, на всякий случай, низко кланялись бы в сторону пролетающего ящера.
Очень высокий каменный забор института не произвёл на меня пугающего впечатления. Может, потому, что его густо оплетал дикий виноград? Он показался мне, скорее, защитой, чем запирающей внутри него стеной. Сюда не проберётся ни мачеха, ни её отец.
Папа предъявил хмурой женщине у ворот какие-то бумаги, и она молча пропустила нас на территорию. Мы шли по длинной песчаной дорожке, и я с понятным любопытством оглядывала место, где мне предстоит провести следующие десять лет. Вокруг было очень чисто. Огромные вековые деревья давали уютную тень. Далеко в глубине парка виднелся работающий фонтан с огромным каменным драконом посередине. Струя воды вырывалась из его запрокинутой пасти и разбрызгивалась ровным кругом. Здание института поразило меня своей основательностью и размерами. Одни входные двери были не менее, чем в три моих роста!
Шагов на десять впереди нас мужчина и женщина вели за руки девочку лет семи. Она шла, спотыкаясь на ровном месте, опустив голову вниз и громко рыдая. Женщина без остановки что-то мягко втолковывала ей, а мужчина время от времени громко требовал прекратить выть.
Они вошли, и входная дверь, закрывшись, отсекла от меня голоса этой троицы, неприятные, поднимающие в душе неясную тревогу и, даже, страх. Воздух вокруг сразу снова заполнился успокаивающей тишиной, прерываемой лишь редкими в это время дня трелями птиц да едва слышным отсюда ровным шумом воды в фонтане.