Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2)
Шрифт:
Затем, предположение о займе рассматривалось в финансовом комитете, в котором я состою членом, где опять таки В. Н. Коковцев изображал политическое положение крайне обостренным, вследствие чего может произойти война, и не только может, но имеется полное вероятие, что война произойдет, и война эта вспыхнет в ближайшем будущем. Поэтому, хотя условия займа были крайне невыгодны, тем не менее финансовый комитет, заявив, что только в силу удостоверения правительства о таком опасном положении, он, если, действительно, таково положение политическое - о чем комитет судить не может - со своей стороны, высказывается за заем.
Таким образом, Владимир
Я тогда же имел беседу с директором кредитной канцелярии Давыдовым и указал ему, еще ранее рассмотрения дела в финансовом комитете, что я считаю заем этот крайне невыгодным, что следовало бы лучше повременить, и что, если повременить, то можно достигнуть лучшего займа. Тогда мне Давыдов откровенно сознался, что Коковцев, будучи осенью в Париже, почти уговорился уже относительно займа, и что теперь ему трудно пойти обратно, при чем, относительно условий заключения займа, Давыдов мне тогда сказал, что он также признает их для России весьма невыгодными.
{450} Таким образом совершился этот заем. Верил ли Коковцев в предстоящую войну - я не знаю.
Что же касается меня, то я в душе этому не верил, так как был убежден, что Россия воевать не может, а поэтому сделает все, чтобы избежать войны.
И, действительно, несмотря на присоединение к Австрии Боснии и Герцеговины и объявление Фердинанда болгарским царем, Россия эту пилюлю проглотила, никакой войны не было, а только наша дипломатия и наше правительство были посрамлены в глазах всей Европы. Это посрамление осталось и до настоящего времени; оно, в конце концов, было причиною того, что Извольский не мог оставаться министром иностранных дел, так как он показал полнейшую свою легкомысленность.
20 декабря 1908 года умер от. Иоанн Кронштадтский. Я познакомился с Иоанном Кронштадтским в первые годы, когда я сделался министром финансов. Он пожелал меня видеть, был у меня в министерстве финансов и в моей квартире, когда я переехал в казенную квартиру, служил молебен.
На мою жену Иоанн Кронштадтский произвел очень сильное впечатление.
Служил Иоанн Кронштадтский и говорил отрывисто. По-видимому, он был человек совсем не образованный.
Мне, как и всем вообще россиянам, было известно, что он оказывает большое влияние своею проповедью и своим своеобразным почтенным образом жизни на простой русский народ. Но на меня он никогда впечатления не производил.
Мои чувства в отношении Иоанна Кронштадтского подкупило то обстоятельство, что его очень чтил Император Александр III. Когда Александр III умирал в Ливадии, то туда был вызван о. Иоанн.
Когда наступила японская война и началось брожение, по-видимому, о. Иоанн Кронштадтский потерял компас и вместо того, чтобы явиться нейтральным, независимым проповедником, отцом православных христиан, он сделался партийным человеком и подпал под влияние союза русского народа и Дубровина: начал делать различные черносотенные выпады и, по моему убеждению, проявил много действий недостойных не только отца церкви, имеющего претензию на руководительство душами православных христиан, но даже недостойных хорошего умного человека.
{451} Все это произошло от того, что священник о. Иоанн Кронштадтский был человек ограниченного ума, не дурной человек, но несколько свихнувшийся приближением к высшим, а в особенности, царским сферам. Это обстоятельство, как я видел в своей жизни, ужасно развращает всех нетвердых и неубежденных в своих принципах людей. Этому же подвергся и о. Иоанн Кронштадтский.
В конце концов, я все-таки признаю, что о. Иоанн был человеком, сделавшим в своей жизни гораздо более пользы, нежели вреда, в особенности, он сделал очень много пользы простому народу. Вообще, между нашими священниками, о. Иоанн Кронштадтский, пожалуй, выдавался своим характерным своеобразием. Но нужно было жить в совершенно смутное, не только в политическом, но и духовном смысле, время, чтобы относиться к о. Иоанну (особенно перед смертью его), к этому, в конце концов, только хорошему человеку как к святому.
Я, с своей стороны, нахожу, что это один из актов кощунства над русской православной церковью. Начать с того, что о. Иоанн Кронштадтский был просто священник, он не был ни схимником, ни монахом; не отказался в своей жизни ни от чего, что составляет благо мирян и белого духовенства, не отказался ни от семейной жизни, ни от чего прочего - все это не может составлять атрибутов человека, который при жизни объявляется святым.
После смерти о. Иоанна Кронштадтского, как его похороны, так и устройство особого собора, в котором он похоронен, опять таки все это вещи, имеющие гораздо более демонстративно-политический характер, нежели явление, истекающее из духа православия, явление, которое носило характер неведомого для человечества на этой планете ореола святости.
8 января последовало увольнение морского министра Дикова, и вместо него неожиданно был назначен контр-адмирал свиты Его Величества Воеводский.
С Воеводским Его Величество и Ее Величество познакомились по время плавания в шхерах, и он им очень понравился. Сам по себе он представляет скорее кавалергардского офицера, нежели моряка. Человек он почтенный, в смысле деловом и в смысле таланта ничего собой не представляющий и человек с хорошими манерами и весьма порядочный. Одним словом, он обладает всеми такими {452} хорошими качествами, который тем не менее нисколько не делают человека государственным деятелем и морским министром.
В то время, когда наш флот был уничтожен и подлежал восстановлению, для всякого, кто столкнулся с Воеводским, хоть раз в жизни, и говорил с ним полчаса, было ясно, что это назначение не серьезное.
Почти одновременно произошло увольнение Ивана Павловича Шипова с поста министра торговли и назначение вместо него министром торговли Тимирязева. О Шипове я имел случай несколько раз говорить после того, как он был со мною в Портсмуте, а затем министром финансов в мое министерство, сделавшись, после моего ухода с поста председателя совета министров, членом государственного банка. Министр финансов Коковцев командировал его на Дальний Восток, в Китай и Японию, для того, чтобы поближе ознакомиться с положением, в каком очутился Дальний Восток, и специально с вопросами, связанными с русско-китайским банком.
Когда он вернулся с Дальнего Востока, то ему было предложено занять пост посла в Японии, так как бывший там послом Бахметев оказался не соответствующим, по крайней мере, с точки зрения министра иностранных дел Извольского. Очевидно, что предложение Шипову принять пост посла в Токио, с одной стороны, основывалось на том, что он был со мною в Портсмуте и в некоторой степени участвовал в заключении Портсмутского договора, а с другой стороны, он только что приехал с Дальнего Востока, совершив большую поездку в этих странах.