Воспоминания Элизабет Франкенштейн
Шрифт:
Устремив на Тома строгий решительный взгляд, леди Каролина спросила в ответ:
— Сколько ты возьмешь за ребенка?
Тома не слишком убедительно изобразил, что оскорблен таким предложением, но тут же охотно принялся торговаться. Наконец он дал понять, что готов расстаться со мной всего за один венецианский дукат. Леди Каролина бросила на него взгляд столь презрительный, что он вздрогнул, будто его ударили кнутом.
— Я больше плачу за лошадь без родословной, — сказала она. Достала из кошелька золотой флорин и швырнула ему под ноги. — Это тебе, чтобы избавить дитя от подобной унизительной жизни.
У Тома никогда и мысли не возникало спрашивать согласия жены на сделку. Когда Розина, услышав, что я уезжаю с баронессой, попыталась возражать, муж закричал:
— Она заплатила золотом! Золотом!
— Это
— Она наплетет с три короба, — запротестовал Тома, — Всегда оговаривает меня. Не верьте ни одному ее слову.
— И все же я поговорю с ней. Наедине.
Она стояла на своем. С презрением глядя на него ледяным взглядом, она ждала, когда он отойдет.
Тома, стискивая в руке деньги, полученные от баронессы, отступил назад, угрюмо ворча:
— У нее свои секреты. Даже от меня. Может, это вовсе не мой ребенок. Разве мужчина может знать?
Наконец, грязно ругаясь себе под нос, он побрел к рынку, дав женщинам возможность поговорить наедине.
Леди Каролина отвела Розину в сторонку. Несколько минут женщины о чем-то шептались. Мне ничего не было слышно, но я видела слезы, струящиеся из глаз Розины. И видела, как баронесса протянула руку, успокаивая ее. О чем Розина поведала леди Каролине во время того тет-а-тет, мне стало известно лишь много лет спустя, но я знала, они говорили обо мне. Наблюдая за ними издалека, я в первый раз обратила внимание на необычный вид леди Каролины. Она была довольно высока для женщины и держалась по-военному прямо. А больше всего поражало то, как она была одета. Французские светские дамы, которых мне доводилось видеть, носили пышные платья и напудренные парики, как башни возвышавшиеся на их головах. Эта дама была ничуть на них не похожа. Хотя она ездила в прекрасной карете и явно была аристократкой, одевалась она строго и просто. Не носила парика и не пудрила волос, а просто собирала их в тугой узел на затылке. Но еще поразительней было то, что одежду свою она словно позаимствовала у мужчин: плащ, похожий на длинный сюртук, и свободно повязанный шейный платок. Даже в покрое юбки и в манере носить ее — открывая башмачки — было что-то по-мужски дерзкое. Может быть, она приехала из страны, где мужчины и женщины нарочно стремились не отличаться друг от друга в одежде? Значительно позже я поняла, что на манере леди Каролины одеваться сказались передовые общественные воззрения того времени, идея естественной простоты, отстаивавшаяся Руссо, самым знаменитым на ее родине философом.
Наконец баронесса закончила расспрашивать Розину и, сняв с шеи ожерелье, вложила в руку цыганке.
— Едем, Элизабет, — сказала она, ведя меня к карете, — Хочешь посмотреть мой дом?
Я в изумлении оглянулась на Розину, которая помчалась собирать жалкую одежонку мне в дорогу. Когда она вернулась, на ее глазах блестели слезы. Я спросила, можно ли мне поехать с баронессой. На что Розина грустно кивнула и сказала:
— Да, поезжай, малышка, — Она наклонилась поцеловать меня на прощание. — Доверься этой леди, — прошептала она мне на ухо.
Я забралась в карету, изо всех сил стараясь стереть сажу с лица. Оглянулась напоследок на приемную мать, которой больше не увижу. Я часто благодарила неведомых ангелов, которые проследили за тем, что, будучи по существу продана, я была продана той, которая желала мне только добра. Ибо меня легко могли продать как рабыню, и тогда жизнь моя была бы ужасной.
Едва мы покинули рыночную площадь Тревильо, как баронесса сняла перчатку с руки и, наклонившись ко мне, провела длинными тонкими пальцами по моему лбу. Она отвела мне волосы, и я поняла, что она нащупывает родовой шрам на виске. Когда она нашла его, ее обычно грустные глаза стали еще грустней. «Бедняжка!» — прошептала она таким сочувственным голосом, что на мои глаза тут же навернулись слезы. Она прижала меня к себе, и я сразу успокоилась.
Не могу припомнить, чтобы предложение леди Каролины уехать с ней вызвало у меня малейшие колебания. Вряд ли мною руководило что-то иное, кроме детского инстинкта, но он меня не обманул. Я мгновенно поверила этой странной даме. Первый раз в жизни я почувствовала себя среди людей одной со мной крови и родовитости. Кроме того, сердце говорило мне, что эта женщина в некотором смысле, который я и сейчас не могу выразить словами, моя духовная мать — заботящаяся больше о моей душе, нежели о моем теле.
Как в моей жизни появился Виктор
Пока мы ехали к ней домой, леди Каролина рассказала мне о других своих детях, двух мальчиках, которые, уверяла она меня, с радостью примут меня как сестру. Эрнесту, младшему, было почти столько, сколько мне; она сказала, что он покажется мне робким и что к нему нужно относиться с большим снисхождением. Я так и делала; это был молчаливый и замкнутый мальчик, туповатость которого доставляла огорчение родителям. Пугливый, слабый умом, он не отходил от матери, когда она бывала дома. Стоило ей появиться, он бросался к ней и утыкался носом в ее юбку, как дрожащий от страха щенок. С самого начала Эрнест со своей чрезмерной потребностью в материнском внимании завидовал тому, какое место я заняла в семье, и эта детская ревность со временем переросла во враждебность, которую он испытывал ко мне всю жизнь. В его глазах я всегда оставалась цыганским подкидышем, который украл у него любовь матери. Брат его был на два года старше и настолько отличался от него, что впору думать, будто они от разных родителей. В вечер нашего приезда я была слишком сонной, чтобы рассмотреть его, но утром он появился, едва я проснулась. Потрясение, испытанное мною от этой встречи, до сих живо в моей памяти.
Когда мы подъехали к стоявшей на берегу озера вилле баронессы, уже опустилась ночь, и меня сморил сон. Я совершенно не помнила, как поджидавшие слуги перенесли меня в дом. В первую ночь в новом моем доме меня уложили на диван в спальне леди Каролины — немытую и в нищенских лохмотьях. Я спала крепко и долго и проснулась только к полудню. Я открыла глаза, и мне предстало самое ужасное зрелище, какое только можно вообразить: лицо, покрытое кровавыми ранами. Выпученные глаза с яростью смотрели на меня. Вокруг головы торчали перья. Существо воздело руки — на месте ладоней было что-то похожее на лапы с когтями. В голове пронеслось: «Человек-птица!» (Который лишь позже стал являться мне в кошмарах.) Я села в постели и в испуге завизжала.
К моему удивлению, чудовище, стоявшее передо мной, разразилось смехом. Мальчишеским смехом!
— Non aver paura, piccola ragazza! — запинаясь, скомандовал он по-итальянски. — Non ti faro male [7] .
— Ты настоящий? — спросила я.
— Конечно. Вот. Видишь? — И он потянулся когтями к моему лицу.
Я отшатнулась и снова завизжала. Но уже появилась баронесса.
— Прекрати! — крикнула она, оттаскивая от меня чудовище. — Неужели не видишь, что ты пугаешь ее? — Она села ко мне на диван и прижала меня к груди, — Не бойся. Это Виктор. Помнишь, я рассказывала тебе о нем вчера вечером по дороге сюда?
7
Не бойся, малышка! Я ничего тебе не сделаю (ит.).
— Он таквыглядит? — спросила я.
— Конечно нет, — сказал мальчишка, — Неужели не видишь, что это просто…
Он запнулся, подыскивая нужное слово, и перешел наконец на французский.
— Да, — сказала баронесса, — Виктор просто играет. Не нужно пугаться. Подойди ко мне, — велела она сыну, — и сотри с лица этот ужас. — Мальчишка тут же принялся стирать грим, снял перчатки с когтями. — Теперь выслушай меня внимательно, Виктор, — продолжала баронесса. Помню, каким серьезным стало его лицо, когда мать заговорила с ним, переводя каждую свою фразу с французского на итальянский, чтобы я могла все понять. Сквозь следы отвратительного грима на лице Виктора ясно читалось глубокое уважение к матери, — Элизабет будет тебе сестрой — и, надеюсь, больше чем сестрой. Она — мой самый большой подарок тебе, сокровище, не имеющее цены. Ты, наверное, не понимаешь, что я имею в виду под этим, но со временем, полагаю, поймешь. Она предназначена тебе, чтобы ты любил и берег ее, как свою подругу сердца.