Воспоминания о школе
Шрифт:
— Синьорина Ченчи, вы любите школу?
Она, конечно, ответит, что нет, что она от нее ужасно устала и что ждет не дождется, когда уже выйдет на пенсию и уедет жить в деревню со своими сестрами.
— Но зачем тогда вы так много работаете? Зачем берете на себя столько обязанностей, от которых все остальные учителя отказываются? Почему вы делаете для школы больше, чем даже директор?
За это меня и любит синьорина Ченчи. Она всегда сидит со мной подолгу, потому что я единственный, кто отмечает ее работу, все остальные лишь подшучивают над ней. «Ее никто не заставляет столько на себя брать!» — говорят они и приходят к ней, только когда
— Синьорина Ченчи, завтра придет инспектор, а я совершенно не знаю, чем украсить класс… Вы не дадите мне какой-нибудь горшок с цветами?
— Синьорина Ченчи, у вас случайно не будет немного веленевой бумаги?
— Синьорина Ченчи, одолжите мне, пожалуйста, картину, на стену нечего повесить.
И у синьорины Ченчи всё для всех находится, потому что ей нравится делать что-то для других, и всё, что ей нужно, — это чтобы эти другие заметили и хоть раз поблагодарили ее за ее работу. И чтобы синьора директор ее отметила…
— Но у директрисы, известное дело, много других забот и свои фаворитки — те, что ей улыбаются и рассыпаются перед ней в любезностях. Что я ей, простая учительница, которая в этом году выходит на пенсию…
— Как, уже в этом году?
— Да, последние месяцы мне осталось отработать. В октябре меня уже здесь не будет. Ну, я рада. Наконец-то могу спокойно уйти на пенсию… Только вот о школе кто подумает? Ребята? И ребятам с годами школа надоедает.
Бедная синьорина Ченчи. Какие глупости, какую неправду она говорит! Она и сама догадывается и опускает глаза.
Это она-то рада, что уходит из школы? Она, которая возвращается сюда даже днем, после уроков, когда здесь уже никого нет и классы стоят пустые, темные и прохладные, как ее старая гостиная.
Что она здесь делает, одна в пустом классе?
Проверяет домашние задания, убирает сухие листья, протирает пыль на библиотечных книгах, потом еще раз протирает пыль и находит любой предлог, лишь бы подольше задержаться в этом своем классе, который принадлежит ей вот уже много лет — она точно и не вспомнит, сколько. И при мысли, что в следующем году сюда придет кто-то другой, ее бросает в дрожь. Она знает здесь каждую парту и помнит имена всех малышей, что сидели за ними за эти годы. Ей кажется невероятным, что другая учительница совсем скоро будет рыться в ящике, который тридцать лет принадлежал ей одной. Что кто-то будет поливать цветы, которые она сажала и за которыми ухаживала все эти годы. Эти цветы никогда не вянут, потому что она и летом приходит их навещать.
Летом, когда школьные коридоры пустеют, шаги синьорины Ченчи гулко звучат в коридоре…
Прощай, Марколини, прощай, Джульяни. Во втором классе у вас будет другая учительница, которая не обратит ни малейшего внимания на твою, Марколини, малюсенькую кляксу и тем более, Джульяни, на твой ожог, которого толком не разглядеть. А вы, маэстро Пальяни, когда вам снова понадобится красно-синий карандаш, будете бродить по школе, не зная, к кому обратиться. А вы, учителя, разделите между собой наследство, состоящее из горшков с цветами, но все равно они у вас долго не протянут.
Прощайте, синьорина Ченчи. Еще какое-то время мы будем встречать вас у школы — вы будете приходить сюда по старой привычке, и ваше имя будет звучать в этих стенах год или два, но потом вас забудут.
А однажды Марколини, ученик третьего-четвертого класса, посмеется над той учительницей, что так серьезно относилась к маленькой кляксе, — теперь, когда он спокойно может перепачкать кляксами
XI. Секрет маэстро Гарбини
Вы не знаете маэстро Гарбини, Антонио Гарбини из четвертого «А»? Но вспомните своего школьного учителя или любого другого из тысяч учителей, которые в конце года, с бьющимся сердцем, с радостью и одновременно с отчаянием входят в секретарскую за зарплатой. Заветный конвертик такой легкий, что того и гляди улетит, так что они покрепче прижимают его к груди, чтобы он не выпорхнул из рук и не закружился в небе вместе с ласточками. Представьте себе одного из этих учителей, раньше времени поседевших, уставших уже с утра, потому что содержимого танцующего с ласточками конверта не хватает на семью, так что им приходится работать ночами, до самого рассвета, когда голова уже сама собой клонится к столу, и на лбу у него, как на промокашке, отпечатываются перевернутые цифры бухгалтерского отчета бакалейщика или почтовой конторы. А пиджаки их помните? Перештопанные, перелицованные, все в пятнах, они выглядят так, что даже пожилой старьевщик, который по утрам торгует на углу у школы, отдал бы его беднякам задаром. Но учитель говорит: «По мне, он еще ничего». И, сведя с пиджака пятна и хорошенько его отгладив, разгуливает в нем, оставляя за собой вполне ощутимый запах бензина.
Мечтать об автомобиле — слишком непозволительная роскошь для учителя, самое большее, о чем он может позволить себе мечтать, — велосипед. Но от него все равно пахнет бензином, и запах этот отдаленно намекает на присутствие автомобиля, что немного скрашивает убогость прохудившихся туфель, потертого воротничка и выцветшего галстука.
Помните цветовой диск Ньютона? Учитель быстро-быстро крутит этот диск перед учениками, и семь цветов спектра сливаются в один сероватый цвет, при виде которого невозможно поверить в то, что он соединил в себе целую радугу. Вот такого сероватого цвета обычно и бывают галстуки учителей. Посмотреть бы на них сквозь призму, чтобы несчастные эти галстуки снова засияли! Но кому, скажите мне, придет в голову смотреть на учительский галстук через призму?
Прибавьте сюда грустный вид человека, который давно смирился с тем, что жизнь его никогда уже не изменится; голос, что когда-то громко и уверенно призывал учеников к порядку, а теперь едва слышно просит их не шуметь; дрожащую руку, которая хочет показать на карте Францию, но вместо этого попадает то на Англию, то на Германию; спину, согнутую под бременем забот, о которых не догадываются ученики, потому что для них учитель не такой, как все остальные. Учитель — он и есть учитель. Он не ест, не спит, у него нет семьи, ему не нужен дом — такое особенное существо, которое появляется исключительно с восьми тридцати до половины первого, а потом растворяется в пространстве, для того чтобы вновь возникнуть из ниоткуда утром следующего дня.
Таков маэстро Гарбини — Антонио Гарбини из четвертого «А», у которого когда-то были голубые или карие глаза, светлые или темные волосы, нос прямой или с горбинкой, но после двадцати лет службы все учителя становятся одинаковыми, как и их галстуки, все приобретают одинаковые манеры, одинаково пахнут бензином и одинаковыми голосами произносят одинаковые фразы: «Эней вместе с маленьким сыном Асканием сошел на берега Тибра…» или «Синьору Лоренцо принадлежит полусферический купол диаметром четырнадцать метров, который он хочет покрыть медными пластинами…»