Воспоминания о школе
Шрифт:
— Плохо! — кричу я. — Плохо, Мартинелли, очень плохо! Обещаю вам лично, синьорина, что завтра он будет знать в совершенстве «Когда гремела в долах Ломбардии могучим эхом слава геройская…». Золотая фольга у вас с собой?
— Да, и я верну ему ее только в конце года!
— Совершенно правильно, синьорина.
— Всего доброго, синьор Моска.
— Всего доброго, синьорина Марини.
Легкий кивок головы, и она бесшумно удаляется.
— Мартинелли, мне очень жаль, дружище, но твою золотую фольгу ты, похоже, не увидишь до конца года… Постарайся вести себя хорошо, если можешь. Может быть, она отдаст ее тебе
— Синьор учитель, я там ни слова не могу понять.
— Неважно, все равно выучи… Ты что делал-то с этой фольгой?
— Я монетки из нее делал, синьор учитель.
Да, я тоже в детстве делал монетки из золотой фольги. Я прекрасно понимаю, как обидно сейчас Мартинелли. Одна медная монета, лист оловянной фольги, и, надавив на монету пальцем, можно было сделать себе целую гору золотых монеток, почти невесомых, на которые можно было купить все что угодно: заколдованные замки, белых крылатых коней, семимильные сапоги, сияющие доспехи, волшебный щит — в общем, все те сказочные вещи, которые нельзя было купить на обычные, настоящие деньги. Но на монетки из фольги — пожалуйста, достаточно просто чуть-чуть надавить пальцем на медную монету.
У Мартинелли был целый пакет с листами фольги, он был самым богатым ребенком на свете. А синьорина Мартини конфисковала все его богатство. И как будто этого ей было мало, заставила еще и учить наизусть «Когда гремела в долах Ломбардии…».
— Послушай, Мартинелли, ты учи пока стихи. А я постараюсь тебе как-нибудь помочь. Может, у нас и получится заполучить назад фольгу…
Эх, если бы была зима и его не отвлекали бы мухи и бабочки за окном, может быть, Мартинелли справился бы со стихотворением. Но весна началась уже несколько дней назад, в небе темно от ласточек, особенно ближе к вечеру, в последний час продленки. Единственное дерево в школьном дворе все в цветах; коридор полон солнца, пол весь сияет; ну как тут учить стихи Кардуччи? Но все же в коридоре остается один темный угол, тот самый, в котором синьорина Марини, прямая, как стрела, каждый полдень ждет, когда я передам ей своих учеников. Стоит им перейти в ее распоряжение, как лица их становятся серьезными, они перестают смеяться, и Мартинелли прощается со мной глазами — бедный Мартинелли, где-то все твои золотые монетки…
Весна пришла всего пару дней назад, а ребята уже приносят мне цветы, собранные на лугу или сворованные на холме Оппио. Войдя с утра в класс, я нахожу их на своем столе.
— Мартинелли, я верну твою фольгу, вот увидишь.
Я составляю букет из всех цветов, которые собрали для меня мальчишки, и ровно в двенадцать появляюсь на пороге группы продленного дня:
— Синьорина Марини, вы позволите?
Она тут же отказывается, но потом берет и безмолвно благодарит, даже не взглянув на меня, — одним кивком головы.
— Как я вам обещал, синьорина, скоро Мартинелли будет знать назубок «Когда гремела в долах Ломбардии…».
На следующий день — еще цветы, и не только: Мартинелли выучил стихи. Он говорит мне об этом, и его распирает от радости:
— Я так старался, синьор учитель!
— Да уж думаю! Но иначе фольгу не добыть!
День за днем мальчишки таскают мне цветы, и день за днем ровно в полдень я передаю их в руки синьорины Марини.
Она мне не
— Спасибо.
В один прекрасный день она все-таки на меня посмотрела.
И что-то непонятное промелькнуло, пусть на миг, в ее глазах.
В другой раз я обернулся и увидел, как она поднесла цветы к лицу, чтобы вдохнуть их аромат. Но тут же, заметив, что я на нее смотрю, выпрямилась в струнку и снова принялась глядеть в другую сторону.
— Мартинелли, как там дела в группе продленного дня?
— Учительница стала такая добрая, почти не кричит на нас больше. И во дворе разрешает играть.
— Ты ей стихотворение прочитал?
— Ага. Только она нам еще одно задала, из Данте:
Так благородна, так она чиста, Когда при встрече дарит знак привета, Что взору не подняться для ответа И сковывает губы немота… [3]Кто-то постучал в дверь… Она. На высоких каблуках! В руке какой-то сверток.
— Синьор Моска, вот фольга Мартинелли.
— Спасибо, синьорина. Но вы уверены, что Мартинелли заслуживает вашей доброты? Если я не ошибаюсь, вы говорили, что собирались отдать ему фольгу в конце года?
3
Пер. Е. Солоновича.
— Да, но он стал заниматься, учит стихи…
— Но я слышал, что он носится по двору и что от него всегда много шума…
— Да, но…
Бедная синьорина Марини. Она чуть было не сказала: «Да, но сейчас же весна…», но она, верно, боится этого слова и тут же опускает глаза, которые подняла было, чтобы взглянуть на меня. Не нужно было мне дарить ей столько цветов. Что я наделал…
Она теперь ходит на высоких каблуках. Одевается по-прежнему в черное, но волосы немного завивает. На ногтях чуть-чуть розового лака. Что же я наделал… Она ведь и понятия не имеет, что цветы нужны были для того, чтобы заполучить назад фольгу Мартинелли.
Из окна виден кусок голубого неба, в котором время от времени порхают ласточки.
Мартинелли получил назад свою фольгу и, сияя от счастья, крепко прижимает ее к сердцу — теперь он снова богач из богачей.
В классе ни звука. Я не знаю, что бы еще сказать. Я очень надеюсь, что она не станет улыбаться. Для нее же будет лучше… Но нет, она медленно поднимает глаза, смотрит на меня (зачем, ну зачем я дарил ей эти цветы?), веки у нее дрожат… она улыбается… Боже, какая она страшненькая, когда улыбается… Нет, она никогда, конечно, не выйдет замуж, бедная синьорина Марини…
— Тихо, ребята! — кричу я.
Да они и не разговаривали совсем, просто мне захотелось разрушить это грустное очарование и не видеть перед собой этой улыбки.
— Синьорина Марини, благодарю вас от лица Мартинелли, который самый настоящий хулиган и совершенно не заслуживает такой доброты с вашей стороны.
Улыбка мгновенно исчезает с губ, но не все так просто с надеждой в сердце.
— Нет, что вы, Мартинелли совсем не хулиган. Он заслужил. До свидания, синьор Моска.