Воспоминания о школе
Шрифт:
— А если я упаду?
— А мы будем держаться за руки.
— Я тоже с вами, — говорю я.
Джаннетто доволен: со взрослым дядей он, видимо, чувствует себя уверенней.
Синьорина Караччоло тоже, похоже, довольна.
— Вы первый год работаете в школе?
— Первый. Я никогда раньше не работала с детьми.
— Я с трудом вас узнал, когда вошел сюда.
— Я знаю.
— Но я чувствовал, что вы совсем другая.
И я беру ее за руку, как будто нам и вправду нужно проводить Джаннетто на встречу с мамой.
Солнце светит в окно, и один
Еще один, за первой партой, показывает группе малышей кончик пальца, на этом кончике должен где-то быть след от жала, который, правда, не виден.
— Это меня пчела укусила.
— А какие они, пчелы?
— Вот такие, большущие! — он раскидывает руки, как будто показывает орла.
В углу класса одна девочка шепотом сообщает другой, что сегодня вечером, когда совсем стемнеет, один большой мальчик, из третьего, пойдет со своими друзьями в сад хоронить мертвую птичку.
— Что значит мертвую?
— Значит, что она летать уже не может и петь тоже не может.
Она объясняет, как проходят похороны птичек. Мальчик из третьего скажет прощальное слово, а его друзья прочитают молитву за усопших. Ее тоже вместе с братом, который уже в первом классе, звали однажды прочитать молитву за усопших. Она этим явно очень гордится.
Лауретта Роминьоли все сидит у окна — ждет, когда вернется бабочка.
А синьорина Караччоло ждет, чтобы я сказал ей…
Но нам и не нужно ничего говорить.
Я решаюсь попросить ее только об одной вещи.
— Вы позволите мне заглянуть в вашу сумочку?
То, что я обнаружил, напомнило мне содержимое сумочки маленькой девочки: вышитый носовой платочек, кошелек с одной лирой и несколькими медными монетками, карамелька и зеркальце, такое маленькое, что впору пускать им солнечных зайчиков, а не смотреться в него…
Раз я держу тебя за руку, синьорина Караччоло, и ты ее не убираешь, значит, мы не делаем ничего плохого. Раз мы держимся за руки на глазах у твоих малышей, которые играют с солнцем, хоронят мертвых птичек, хотят улететь на небо, к маме, и, когда устают, отдыхают на облаке…
Я возвращаюсь в свой класс. Прошел час, а я даже не заметил. На выходе из школы мы снова увидимся. Младшие группы заканчивают на полчаса раньше, но синьорина Караччоло меня подождет.
Завтра утром ее и мой Мартинелли принесут нам ромашки, собранные на одном и том же лугу.
В небе, которое виднеется из окна, Лауретта Роминьоли ищет бабочку, Джаннетто свою маму, а мы с синьориной Караччоло — облако, на котором мы словно и вправду оказались, когда я взял ее за руку.
Наконец уроки закончились.
Синьорина Караччоло ждет меня на углу школы.
— Как тебя зовут? Я знаю только, что твое имя начинается на «Т».
— Тереза.
— Никто ведь не говорил тебе, что тебе не идет быть накрашенной и что так ты была совсем на себя не похожа?
— Никто, к сожалению. Но потом, когда дети хотели поцеловать меня в щеку, а мне приходилось говорить «нет», или просили открыть сумочку, чтобы проверить, есть ли там карамельки, а я стеснялась, я поняла все сама.
Мы держимся за руки, как дети. Проходим мимо церкви.
— Мы кое-что забыли.
— Что?
— Ответить Марио Баттистони. Правда ли, что птички тоже ходят в церковь?
— Ты как думаешь?
Мы поднимаем вверх глаза. Вокруг колокольни бесшумно кружат ласточки.
Я думаю, да. Думаю, что можно стать бабочкой, что можно летать по небу, что можно держать за руку воспитательницу младшей группы с огромными и прекрасными глазами и чувствовать себя самым счастливым человеком на свете.
Завтра утром, когда ты снова увидишь Марио Баттистони, скажи ему да, скажи ему, что птички тоже ходят в церковь, скажи ему да, синьорина Тереза Караччоло.
Синьорина Тереза, которая вскоре станет моей женой.
XVI. Игрушечные часы
Меня не было в школе два дня. Вернувшись, я обнаруживаю в классе полный разброд и шатание. Мартинелли убит горем. Учитель, который меня замещал, забрал у него игрушечные часы — те, которые стоят восемь или десять монет и не ходят. Но у них есть одно преимущество, которого нет у настоящих часов: их можно поставить на любое время, и, пока кто-нибудь снова не переведет стрелки, время это не изменится. Вообще, время с этими часами или не идет совсем, или бежит так быстро, что за минуту может пройти целый месяц; а если покрутить стрелки вспять, можно вернуть те мгновения, которые прошли месяц или даже год назад и которые казались нам безвозвратно потерянными… Такие часы есть только у детей. У нас, у взрослых, все часы настоящие и показывают они самое настоящее время — то, что идет неуклонно вперед, минута за минутой, и если вдруг останавливается, это может означать только одно: часы сломаны.
Мартинелли купил свои часы в магазинчике у школы, в той самой канцелярской лавочке, которая ничуть не изменилась с тех пор, когда я сам наведывался туда ребенком, и где по-прежнему ребят ждет та же приятная мелочовка, что и двадцать лет назад: игрушечные часы, зеленые жестяные повозки с кучером и лошадьми золотого цвета (помните тех жестяных лошадок, которых, не успев купить, мы тут же делили на две половины и из двух лошадей делали четырех, а из четырех — восемь?), бумажные свистульки-язычки, микроскопические бутылочки за две монеты, с водичкой зеленого или красного цвета внутри, которую мы тайком выпивали, уверенные в том, что это был ликер…
В общем, Мартинелли очень страдает без своих часов: «Синьор учитель, я ничего такого плохого не делал. Я просто крутил стрелки, чтобы время побыстрее прошло. А то учитель, который вместо вас приходил, был скучноватый».
Вместо меня приходил старый усталый учитель, у которого нет своего собственного класса: он сидит в секретарской и выполняет разные поручения дирекции. Отправляет почту, заполняет дипломы, содержит в порядке библиотеку и иногда, если отсутствует кто-то из учителей, заменяет его. Разговаривает он очень тихо и медленно, потому что устал, и он давно уже не так терпелив, как когда-то.