Воспоминания о школе
Шрифт:
— Вы, как я вижу, ничего не знаете про Кавура. Он умер в 1861 году со словами… С какими, кстати, словами?
Если бы прием на работу в трамвайные парки зависел от синьора экзаменатора, то множество людей, думаю, стремилось бы прокатиться в трамвае не столько для того, чтобы попасть куда им надо, сколько для того, чтобы расширить свой кругозор, наслаждаясь высокоинтеллектуальными и поучительными беседами, которые вели бы между собой вагоновожатый и кондуктор.
— Синьор учитель, я не знаю, что он сказал, когда умер. Но скорее всего он сказал: «Прощайте, дети мои…»
— Он сказал: «Свободную
Экзаменатор обводит удовлетворенным взглядом класс — он явно горд собственной образованностью.
Но мальчишкам совершенно безразлично это обилие вычурных фраз и памятных дат: они бросили считать плитки и смотрят во все глаза, как злой экзаменатор выпытывает какие-то сложные и таинственные вещи у старенького водителя трамвая, который, конечно, слышал о великом министре Камилло Кавуре и уважает его всем сердцем. А если он видел портреты Кавура, то, возможно, помнит, что у министра была странная борода — на шее, а не на подбородке. Но вряд ли он помнит о нем что-нибудь еще. Зато он знает много такого, чего не знает экзаменатор: как водить трамвай, как тормозить под гору, кто прикрепляет флажки на крышу трамвая в дни национального праздника… все то, что любому мальчишке гораздо важнее и интереснее, чем слова, произнесенные министром Кавуром на смертном одре…
Вешать на праздники флажки на крыши трамваев — мечта всех мальчишек. Многие из них, особенно из семей победнее, уже решили, что станут водителями трамваев, когда вырастут. И, когда трамвай со звоном проносится мимо них по улице, они думают: «Я тоже когда-нибудь буду вот так ехать на месте водителя, и у меня будет фуражка с номером, и на воротничке тоже будет номер — золотой…»
Для мальчишек латунь и золото — это одно и то же, а водитель трамвая с флажками на крыше — то же самое, что капитан огромного украшенного флагами корабля. Так что сейчас они всем сердцем за водителя, которого очень уважают, и враждебно косятся на экзаменатора, приготовившегося пытать старика географией.
Дела у старика идут из рук вон плохо: он смотрит на меня, зная, что я хотел бы ему помочь, и в глазах его читается вопрос: «Что же это, выходит, я провалюсь?»
— У вас есть дети? — спрашиваю я его.
— Четверо.
— Я все понимаю, — вступает экзаменатор, — но экзамен есть экзамен. И если по географии вы ответите мне так же плохо, как по истории…
Бедный старик стоит перед учительской кафедрой, как школьник, я так и вижу его одетым в голубую форму с вышитым белыми нитками именем на груди: «Баттистон Лоренцо». Мне хочется взять его за руку и сказать: «Ну, ну, Баттистон, не бойся, учитель не такой злой, как ты думаешь. Давай, Баттистон, поправь волосы, не видишь разве, что они падают тебе на глаза и что друзья твои над тобой смеются?»
Но рука у дрожащего Баттистона вся в морщинах, волосы совсем седые, и лет ему, как моему отцу…
— Давайте, — говорю я экзаменатору, — зададим ему несложный вопрос по географии…
Но, увы, нашему экзаменатору хочется похвастаться тем, что он знает столицу государства Лихтенштейн. Так что он спрашивает у старика-водителя именно ее.
Я бы с радостью подсказал, но и в этот раз у меня ничего не выйдет, потому что, как бы я ни ломал голову,
Баттистон Лоренцо тем временем думает, думает (не о том, как называется столица, этого он, понятное дело, не знает, а о том, что, видимо, ему придется распрощаться с работой) и ничего не отвечает. Он стоит опустив голову, волосы падают ему на лицо, а на глаза наворачиваются слезы — как у школьника, не выучившего урок. Вдобавок ко всему ему стыдно перед учениками пятого класса. Он не знает, что все мальчишки прониклись к нему чуть ли не любовью, они давно уже открыли свои учебники по географии и всячески пытаются подсказать:
— Ва… Ва…
Но и они толком не знают, как произнести это странное слово. Экзаменатор же тем временем, громко и четко сказав: «Вадуц!», отправляет несчастного трамвайщика на место. Он говорит, что комиссии надо посовещаться насчет результата экзамена. Комиссия — это он и я.
— Что будем делать, дорогой коллега? Случай тяжелый. Мы, конечно, должны быть снисходительными, но есть же пределы…
— Я предлагаю сначала опросить остальных, — отвечаю я, — а потом решить, спрашивать ли у него еще что-нибудь.
Я, конечно же, стараюсь выиграть время, потому что сильно надеюсь помочь старику, который уже вернулся на место, с трудом втиснувшись за детскую парту. «Надеюсь, у меня получится спасти тебя, Баттистон…» — думаю я.
Жара. Мальчишки продолжают потеть над задачей, они уже позабыли о старом водителе: они считают и пересчитывают, чтобы удовлетворить любопытство странного господина, желающего знать точное, а не приблизительное, количество плиток в комнате; мухи все так же медленно совершают свои трансатлантические путешествия; занавески на окнах по-прежнему скрывают слепящую белизной стену дома напротив, но сквозь щели все равно пробивается свет, и глаза экзаменатора потихоньку закрываются… если кто-нибудь из ребят заговорит, или скрипнет перо, или, не дай Бог, упадет чернильница, он тут же проснется, а его будить нельзя… Ни в коем случае, ребята, если вы хотите, чтобы старенький водитель трамвая был спасен! И ребята сидят тихо-тихо, никогда еще они так легко не нажимали на перо. В глазах у них я читаю: «Синьор учитель, чтоб я помер, если упадет чернильница…»
На цыпочках я выхожу из-за кафедры, приближаюсь к партам, где сидит несчастная четверка, охваченная ужасом от фразы, произнесенной Кавуром, и от непроизносимого названия столицы какой-то страны с еще менее произносимым названием.
— Я приму у вас экзамен, только отвечайте шепотом… Вас как зовут?
— Марини Адальберто, посыльный в муниципалитете.
— Хорошо, — шепчу я, — где находится собор Святого Петра?
— В Риме.
— А Моле Антонеллиана? У вас нет друзей в Турине?
— Как же, сестра моя там живет.
— Так вот она вам не присылала открытку с видом города, где над домами высоченная такая штука виднеется…
— Да, да, присылала.
— Ну, в общем, это и есть Моле Антонеллиана. Молодец, с географией у вас все в порядке, перейдем к истории: что сказал Кавур перед смертью?
— Свободную церковь свободной стране!
— Молодец, тише только.
И так же быстро я опрашиваю остальных: у одного из них, лысого в очках, я спросил: