Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
такое письмо: «Скажи этому поганому маляру, что если он не перестанет бить мою сестру,
то, ей-богу, пойдет в солдаты» Помню, еще как-то Тарас, обращаясь ко мне в письме,
добавил: «Скажи брату Никите, что ежели будет писать мне, то пусть пишет по-нашему,
иначе и читать не стану, а то мне уже и так эта «московщина» опротивела». Только тогда я
28
понял, как хочется Тарасу хоть изредка обменяться родным словом; с того времени я всегда
писал ему по-нашему.
Не
приезжал в Кирилловку, но меня, как назло, оба раза не было дома, ездил в Одессу; хорошо
помню, что, /30/ когда впервые были изданы «Гайдамаки», он прислал мне книгу, надписав:
«Брату Варфоломею Шевченко на заочное знакомство» *.
* Эту книгу «порядочные» люди у меня «зачитали».
Прочитав книгу, я мало что в ней понял, потому что совершенно не знал истории
Украины; я только плакал, читая о страданиях украинского народа да о притеснениях от
евреев и поляков, из-за чего и возникла гайдаматчина. Больше всего мне понравилась
интродукция:
Все йде, все минає — і краю немае...
Я дал прочитать «Гайдамаков» моему хорошему другу (покойному ныне) Якову
Чоповскому, жившему тогда в Звенигородке. Возвращая мне книжку, он попросил меня
разъяснить, о чем в ней речь и что к чему. . Я написал Тарасу, советуя ему не выступать с
такими произведениями; это письмо он отдал Виктору Забеле. Думаю, что это было именно
так, потому что Забела, приехав в Киев, когда мы хоронили Тараса, показал мне это письмо.
Кажется, в 1844 г. Тарас снова приехал в Кирилловку — и прямо ко мне; меня не было дома;
расспросив, где я, Тарас пришел ко мне в главную контору имения Энгельгардта. Войдя в
комнату, где я сидел, Тарас обнял меня, поцеловал и сказал: «Вот тебе и родственник». В то
время мы на самом деле породнились, его брат Осип женился на моей сестре.
Тарас приглашал меня к себе в дом брата Никиты, но, как назло, в то время у меня была
какая-то работа в конторе и я, чтобы оставить ее, должен был спросить разрешения у своего
«начальства». Я не осмелился, а Тарасу было некогда ждать, и он уехал из Кирилловки, так
и не повидавшись больше со мной.
Вскоре, в 1845 году, Тарас снова побывал в Кирилловке, и на этот раз мне
посчастливилось побеседовать с ним. Произошло это накануне престольного праздника
кирилловской церкви, то есть накануне дня Ивана Богослова (26 сентября). Церковный
староста Игнат Бондаренко пригласил нас к себе на мед. День стоял теплый; ясный; у
старосты было многолюдно, и мы, усевшись в саду под яблоней, пустили по кругу мед (про
этот мед Тарас впоследствии вспоминал в одном из своих писем). В это время у старосты
гостил какой-то слепой лирник; Тарас стал просить, чтобы тот спел песни, и начал сам
подпевать ему. Лирник заиграл «казачка»; Тарас подбил женщин и девчат, и пошел пляс!
Как-то раз гуляли мы с Тарасом по саду: он стал декламировать «За горами гори,
хмарами повить..» Я слушал, затаив дыхание, волосы у меня встали дыбом. Я посоветовал
ему, чтобы не слишком «заходив він у хмари». Тарас стал показывать мне какие-то портреты
и говорил, что все это его друзья, что все они договорились трудиться на благо народного
просвещения. Эта работа должна была идти так: каждый из них, соответственно своим
доходам, назначал, какую сумму он будет вкладывать в общественную кассу. Кассой
управляла выборная администрация. Касса должна была расти за счет вкладов и за счет
процентов, и когда станет достаточно велика, тогда из нее будут выдавать тем бедным
людям, которые, окончив гимназию, не имеют возможности идти в университет. Тот, кто /31/
брал это воспомоществование, должен был, окончив университет, служить шесть лет
учителем в селе. Оплату сельским учителям надеялись выхлопотать у казны и господ-
помещиков, а если эта плата будет слишком мала, добавлять из кассы. Я спросил Тараса:
29
каким образом можно будет добиться, чтобы правительство дало разрешение на устройство
школ в селах? Тарас ответил мне, что это сладится очень просто: в казачьих и казенных
селах правительство не запретит, а в помещичьих надо уговорить панов. Тарас добавил, что
мысль об устройстве на Украине хороших сельских школ родилась у него еще тогда, когда
он был в кирилловской школе.
Дума о темноте нашего народа и о необходимости просвещения давно уже засела и у
меня в голове; слова Тараса меня очень обрадовали, но мне показалось, что, заботясь о
народном образовании, Тарасу все же не следует издавать такие произведения, как «За
горами гори». Тарас задумался; долго ходил по саду, опустив голову, и до самого вечера я не
добился от него ни слова, кроме «нет» или «наверно так». Придя вечером в хату, он сел
возле стола и оперся на свою толстую палку (которую ему кто-то прислал с Кавказа). Долго
сидел молча, пока моя жена не спросила:
— Почему вы, Тарас Григорьевич, такой грустный? Может быть, вам что-нибудь не
нравится?
— Нет, сестра, — ответил он. — Так!.. многое у меня в голове. Тут следует добавить,
что Тарас обладал необычайной силой слова: начнет, бывало, что-нибудь рассказывать, все