Воспоминания о ВГИКе
Шрифт:
На дворе декабрь! На фронте тяжелые бои, хотя от Москвы немцев отогнали. Панфиловская дивизия включала и жителей Алма-Аты. Приходят похоронки. Плач, слезы рекой, а жить надо. Меня, конечно, беспокоит устройство Гали в Ташкенте. Прошу дать мне командировку. Приезжаю в Ташкент на пятый день, на наше счастье, в Ташкенте жила жена моего сотрудника по фильмотеке Н. Розенеля. В доме женского парикмахера во дворе есть кухня, комнатка, прихожая и вторая кухня. Уговорили хозяина пустить Галю в кухню во дворе. Быстро делаю ремонт. Крашу стены, достаю стол и два стула. Устраиваю топчан. Жилье обеспечено. Мы в шутку говорили: «Наша розовая вилла на берегу канала» (во дворе протекал арык).
Галя работала над боевыми киносборниками. Трудностей много. Об одном из эпизодов жизни и работы Гали рассказывала Г. Кравченко в своей книге «Отблески прошлого». О том, как добивалась Галя Капризная приема у командующего войсками в Ташкенте с просьбой дать указание о выделении войскового соединения для съемок. Помогла ее фамилия – Капризная (это псевдоним; она была до замужества Балакова по отцу). Командующий принял ее почти ночью, усталый, и сказал: «Вы знаете, мне захотелось увидеть, кто такая директор Капризная». В результате воинское подразделение она получила.
Приближалась весна 1942 года. Ярче светило солнце. С фронтов войны приходили радостные сообщения о наших победах, но в Алма-Ату чаще и чаще прибывали эшелоны раненых. Меня пригласили в военкомат. Разговор дружелюбный: «Не могу ли я организовать лекции для раненых бойцов с показом каких-нибудь комедий? Нужно оторвать ребят от горьких мыслей». Договорился с Глотовым. Узнал, где находятся госпитали. Военком обеспечил транспорт и кинотехнику с передвижкой. Работали мы без отказа. Сохранились благодарности начальников госпиталей. И еще немаловажный момент этих поездок в глубинку Казахстана – возможность отовариться консервами: мясными, кофе с молоком, сгущенкой. Все это продавалось в продуктовых магазинах на территории госпиталей. Забочусь не столько о себе, сколько о Гале. Будет что послать в Ташкент с проводником поезда. Два раза посылки дошли. Третья пропала. Проводница прикарманила. Тогда эти консервы были дороже золота. В 1942 году съемочная группа во главе с Галей ездила в Пржевальск, на озеро Иссык-Куль. Там войной и не пахло.
Местное население держало скот и птицу. Пшеница своя, отправлять на фронт из такой глубинки слишком дорого. Все участники съемочной группы заготавливали там копченые и соленые продукты для питания в Ташкенте. У Гали были талоны на бензин. Его давали для съемок. Местное ГПУ (пограничное) за эти талоны делало для съемок все необходимое, отношения были налажены. И вдруг! Пропадает оружие, которое было выдано в Ташкенте для съемок. Кто и как украл – неизвестно. Ведут следствие. Гале говорят, что если не найдут, ее должны арестовать. Время военное. Представляю, что она переживала! Через трое суток нашли похитителей, а оружие вернули. Бог помог, а могла быть и тюрьма.
В Алма-Ате шел учебный процесс. К счастью, многие из творческих работников могли заменить ушедших на фронт. В. Юнаковский, Н. Коварский на сценарном. С. Эйзенштейн возглавлял режиссерский. На художественном дела шли очень хорошо. Богатая природа, интересные типажи. Студенты подрабатывали на студии декораторами. Мне приходилось частенько бывать у Эйзенштейна. Он тогда снимал «Ивана Грозного». Как-то раз вечером прихожу к нему. Он как всегда занят раскадровками, на столе – рисунки отдельных кадров. Персоналии подчеркнуто графичные. Каждый рисунок – произведение искусства и яркое воплощение замысла режиссера. На этот раз Сергей Михайлович был очень мрачен. Я спросил о здоровье. Молчит. Сижу и думаю, что его угнетает. Со съемками вроде порядок. Вдруг Сергей Михайлович вытащил из корзины для бумаг разорванный рисунок на ватмане. Разложил на столе, разгладил. Я невольно встал и подошел ближе… На рисунке был изображен Грозный, пронзенный мечом. Удивленно спросил: «Это из второй серии? Там же по сценарию он жив». Эйзенштейн коротко бросил: «Я убил его». – «Почему?» – «Он заслужил это». Собрал рисунок, разорвал на мелкие куски и сказал: «Забудь об этом». Я понял, что такой финал неосуществим. Ведь все знали, что Грозный – это прототип Сталина. Для меня стало ясно, почему у Эйзенштейна было дурное настроение. Он видел в Грозном другого человека. Это и нашло отражение во второй серии, которую Сталин запретил. Позднее вспоминая этот случай, я понял, чем был вызван инфаркт у Эйзенштейна…
<…>
Осень и зима 1943 года были полны надежд. Некоторые уезжали в Москву. И хотя новый набор в институт мы проводили в Алма-Ате, студенты ожидали возвращения в Москву. Из Главного управления по кинематографии в Новосибирске пришло сообщение о том, что Главк уезжает в Москву и нужно прислать представителя института, чтобы решить судьбу фонда фильмотеки, частично увезенного в Новосибирск. Глотов решил отправить меня в Москву через Новосибирск. Когда по Турксибу я доехал до Новосибирска (в дороге пять суток) и осмотрел старый гараж, где были буквально свалены наши фильмы, у меня оборвалось сердце. Ржавые коробки, частью раскрыты, дождь и снег сделали свое дело. Почти половина фильмов пропала. Остальные отправили в Белые столбы, где начал функционировать Госфильмофонд. В общем из фонда фильмотеки ВГИК за годы войны пропало не менее 850 названий. Те, что были зарыты в Москве в землю в яуфах, тоже частично пропали.
<…>
И опять наступили для меня тяжелые дни. Нужно было обеспечивать учебный процесс. Подготовить здание, сильно пострадавшее от «зажигалок». Пробитые ими участки крыши позволяли воде проникать через потолки в аудитории. С потолков висели сосульки. Стекла в окнах выбиты. Паркетные полы вздыбились. Мебель была поломана. В павильоне – «мерзость запустения».
В Алма-Ате Глотов готовился к отъезду в Ленинград. В Москве руководить приведением здания ВГИКа в порядок пришлось мне. Сейчас даже самому кажется невероятным, как со всем справлялся! Доставать строго фондируемые стекло, тес, краски, олифу, транспорт, находить рабочих, привлекать из воинской части солдат из «стройбата». И все одному.
Видимо, работал я действительно здорово! ГУКФ (Главное управление кинематографии) в лице И. Лукашева ходатайствовало о награждении меня орденом «Знак почета», который в Кремле мне вручил М. Шверник.
В 1944 году меня два раза вызывали в райком. Предлагали вступить в партию. Ясно намекали, что они рассчитывают на меня, как на директора института. Дважды я отказывался как недостойный. Выводы сделало руководство. Директором назначили вернувшегося из Душанбе Л. В. Кулешова, который в 1944 г. вступил в ряды КПСС. Я стал его заместителем по учебной и научной работе. В 1945 году институт смог провести первый послевоенный набор студентов. Кулешов много сделал для привлечения педагогов. Возобновили работу С. Эйзенштейн, В. Пудовкин, Л. Оболенский, А. Довженко. Из Ленинграда переехали в Москву С. Герасимов и Т. Макарова, они организовали первую объединенную режиссерско-актерскую мастерскую. Было трудно, голодно, карточная система. Мне приходилось выбивать карточки 1-й категории для педагогов и рабочие – для студентов. Общежития фактически не было. Снимали комнаты у дачевладельцев в Л осинке и на Клязьме. Зачатьевское общежитие в основном занимали педагоги, квартиры которых были разрушены.
Конец ознакомительного фрагмента.